Лети, звезда, на небеса! - Анна Ольховская Страница 21

Артур резко сбросил скорость, выехал на обочину и выключил двигатель. Не обращая внимания на некорректное поведение остальных участников дорожного движения, выразившееся в жестах и комментариях, он выбежал из машины, открыл заднюю дверцу и сел рядом с рыдающей дочерью. С другой стороны пристроилась Алина.

Родители обняли девочку, гладили ее по теплым волосам, вытирали слезы, ворковали что-то ласковое. Расспрашивать о причине столь неподдельного горя они не стали, ребенку надо выплакаться и успокоиться. Потом сама расскажет.

Так и произошло. Где-то минут через двадцать, на середине второй упаковки бумажных платков, кризис миновал. Еще какое-то время Инга сидела, уткнувшись носом в мамино плечо, и судорожно вздыхала, переживая услышанное.

Наконец Артур решился:

– Ну что, малыш, ты успокоилась?

– Почти, – очередной судорожный вздох-всхлип.

– Ты можешь нам с мамой сказать, что произошло? Или поговорим об этом дома?

– Пап, лучше дома, – Инга виновато улыбнулась и шмыгнула распухшим носом. – Я… Я не могу сейчас об этом говорить, потому что… – губы девочки опять задрожали.

– Все, родная, все, успокойся, – Алина поцеловала дочь во влажный лобик. – Поехали-ка лучше домой, да, папа? Нас уже бабушка с дедушкой заждались.

И, словно подтверждая сказанное, ожил телефон Артура.

– Вот, дедушка звонит, волнуется, – Артур улыбнулся дочери, взял трубку и вышел из машины. – Да, отец, мы уже прилетели.

Он отошел подальше, чтобы его не было слышно, и не очень вежливо прервал отца:

– Папа, извини, что перебиваю, но у нас есть причина для опоздания. Мы сейчас стоим на обочине трассы Домодедово—Москва и…

– Что случилось? – встревожился Сергей Львович. – Вы попали в аварию?

– Нет, что ты! Просто… Кузнечик плачет уже полчаса, мы ее едва успокоили.

– Но почему?

– Сами не знаем. Ей не терпелось позвонить Ане…

– Это понятно! И что?

– Оказалось, что номер Ани теперь принадлежит другому человеку.

– Сменила номер и никому об этом не сообщила? Странно. Алексею звонили?

– В том-то все и дело! – Артур помассировал заломивший вдруг затылок. – Инга позвонила Алексею, почему-то рассердилась, а потом у нее и началась истерика. И говорить об этом она пока не хочет. Мы и не настаиваем, боимся повторного рева. Папа, ты…

– Я все понял, – Сергей Львович, будучи генералом ФСБ, суть проблемы схватывал моментально. – Вы потихоньку езжайте домой, а я сам созвонюсь с Алексеем и все выясню. Договорились?

– Да, папа. Как там мама?

– На кухне хлопочет, праздничный обед по случаю вашего возвращения готовит.

– М-да, – усмехнулся Артур. – У нас как в песне – «праздник со слезами на глазах».

– Разберемся, не волнуйся.

Артур спрятал телефон в карман и вернулся к машине. Мама с дочкой все еще сидели, обнявшись. Но Инга уже практически успокоилась и даже улыбалась, слушая Алину.

– Ну что, девчонки, – Артур сел за руль и посмотрел на них в зеркало заднего вида, – дома нас ждут не дождутся бабушкины вкусности, а мы тут застряли.

– Так езжай, чего расселся! – грозно сдвинула брови Алина. – Ходит тут, бродит вокруг машины, задерживает нас. Да, дочура?

Инга улыбнулась и кивнула.

Всю дорогу до дома родители болтали ни о чем, втягивая в эту трескотню дочь. Они старались отвлечь девочку, переключить ее внимание, заставить забыть на какое-то время о происшедшем.

Едва они поднялись в квартиру и бросили чемоданы с сумками в коридоре, как раздался звонок в дверь. Сергей Львович и Ирина Ильинична, обитавшие с детьми на одной лестничной клетке, не стали дожидаться, пока эти самые дети пожалуют с визитом к ним.

Восторги бабушки и дедушки («Ах, как ты выросла! А загорела-то!»), вручение турецких сувениров, рассказы об отдыхе – вся эта веселая суматоха, плавно перекочевавшая из их квартиры в покои деда с бабой и завершившаяся шумным застольем, вытеснила горе Инги, словно раскормленный кукушонок хилого соседа по гнезду. Горе шлепнулось на землю, мрачно полежало там, размышляя о превратностях судьбы, уползло в ближайшие кусты и затаилось.

Уставшую за день девочку после чая с плюшками разморило окончательно. Сон тяжелым камнем ложился на веки, голоса родных сливались в сплошной гул.