Забытый сон - Чингиз Абдуллаев Страница 21

Автомобиль затормозил около дощатого домика. За заборомзалаяла собака. Как в обычной среднерусской деревне. Это был небольшой рабочийпоселок. Молодых людей здесь почти не осталось, все перебрались в столицу,некоторые дома стояли заколоченными. Это место считалось бесперспективным, идома намеревались сносить, чтобы построить здесь новый большой центр дляобслуживания автомобилей.

Фешукова открыла дверь и громко позвала сначала по-латышски,затем по-русски. Они прождали минуты полторы, прежде чем наконец послышалисьтяжелые шаги. Дверь отворилась, и на пороге возник мужчина, накинувший на себякакую-то замызганную куртку. Под ней была не очень свежая темная рубашка имятые брюки. В правой руке он держал палку, на которую опирался при ходьбе.

Очевидно, это и был тот самый Рябов. Тяжело ступая, он дошелдо калитки и открыл ее, смерив гостей недобрым взглядом. Затем спросил:

— Что вам нужно? Кто вы такие?

— Мы хотим с вами поговорить, — ответил Дронго, решив, чтонужно взять инициативу на себя.

— О чем поговорить? Откуда вы приехали? Опять будете меняуговаривать съехать отсюда? Никуда я не уеду, и вы меня не выселите. Прав такихне имеете.

Дронго оглянулся на свою спутницу. В таких случаях решениенужно принимать мгновенно.

— Мы как раз хотим вам помочь, — сказал Дронго, — мыжурналисты и поэтому приехали к вам.

— Журналисты, — прохрипел Рябов, — журналисты — это хорошо.Ну, тогда входите в дом. Цыц ты! — прикрикнул он на захлебывающуюся от лаясобаку, сидящую на цепи.

Они вошли в дом. Здесь царил полный беспорядок.

— Проходите в комнату, — скинул с себя полушубок Рябов. —Правда, у меня там неубрано. Жена умерла в прошлом году, а дочь все никак несоберется приехать, чтобы отца навестить.

— Где она сейчас? — спросил Дронго, усаживаясь на стул. Онтак и не снял куртку. Впрочем, Рябов ему и не предлагал. Фешукова осталась впальто. Она уселась на другой стул.

— В Калининграде, — ответил хозяин, входя в комнату. Оннедовольно огляделся, словно не знал о царившем вокруг беспорядке, и сел надиван, который жалобно под ним скрипнул.

— Что вам нужно? — спросил он, вытягивая свою левую ногу.Из-под брюк проглядывал протез.

— Мы хотели с вами поговорить, — осторожно начал Дронго, —нам сообщили, что у вас есть некоторые проблемы…

— У меня одна большая проблема. Эти гниды из районной властихотят меня отсюда выгнать. А я не хочу уезжать. Они говорят, что эти домапринадлежали давно закрытой фабрике. А я им объясняю, что купил дом еще десятьлет назад и заплатил полную цену. У меня купчая есть, а они ее не признают.Говорят, что прежний владелец не имел права продавать дом. Он смошенничал. Нопри чем тут я?

Старик от негодования даже побагровел. У него было большоеширокое лицо, несколько рыхлый нос, мордастые щеки.

— Безобразие, — в тон ему согласился Дронго. — Значит, домвы купили десять лет назад? — Он достал из кармана ручку и сложенный вчетверолисток бумаги, словно для того, чтобы начать записывать.

— Почти десять лет, — кивнул Рябов. — А теперь они мнеговорят, что я приобрел его незаконно. Можете себе представить?

— А где вы работали до этого?

— Нигде не работал. В собачьей будке дежурным сидел. Сначалана вокзале, потом в одном приличном доме устроили. Консьержем меня называли.Ну, какой я к черту консьерж был, если платили гроши и еще хотели, чтобы ясутками дежурил. Махнул я на все рукой и ушел.

— А до этого?

— До этого человеком был, — с чувством произнес Рябов. — Присоветской власти жили. Я в училище заместителем директора работал похозяйственной части. А потом оттуда ушел и на железной дороге работал. Толькотам мне тоже не повезло. Видите, как меня там укоротили? — Он поднял штанину,показывая протез. — И стал я никому не нужным инвалидом. Вот такая у менясудьба. А теперь меня еще и из дома моего выгнать хотят.

— Нехорошо, — согласился Дронго. — Значит, ногу вы потеряли,когда работали на железной дороге?

— Я же говорю.

— Значит, сторожем и консьержем вы работали, уже будучиинвалидом?

— Правильно. И гроши получал. Когда советская власть была,она нас, инвалидов, уважала. У меня трудовой стаж был почти тридцать пять лет.А после мы гроши получали.

— И вы работали консьержем?

— Ну да. В Риге. Тогда я еще там жил, в самом центре. Мнееще в восемьдесят шестом как инвалиду квартиру дали в доме железнодорожников.Хорошую квартиру — трехкомнатную.

— Ясно. И вы работали консьержем. Но нам рассказывали, чтотам в это время случилась какая-то непонятная история с самоубийством?

— Что здесь непонятно? — удивился Рябов. — Все как разпонятно было. Человек домой пришел, а тут ему письмо принесли, что он банкуденьги должен. Ну, он веревку на себя накинул и решил со всеми долгами вот так расплатиться.Они меня доведут, что я тоже на себя веревку накину.

— А нам говорили, что про письмо он уже знал и сам просилсвоего секретаря это письмо ему принести.

— Ну, может, и так было, — великодушно согласился Рябов, — яуже иногда запамятываю. Только он повесился, это точно.

— И вы считаете, что это было самоубийство?

— Конечно. Эти господа ведь с жиру бесились. Он ремонт всвоей квартире делал, другой девочек к себе водил, третий — мальчиков. В такомдоме только такие господа и жили. И всегда хорошо жили. И при советской власти,и потом. Они всегда устраивались. Его папаша был известным врачом еще до войны.Потом при Советах неплохо жил. А сынишка у нас даже в крупных начальникахходил, песни народные пел, разные фестивали организовывал. Потом уехал заграницу. А когда вернулся, сразу бизнесменом заделался. В общем, у них и курынесутся, и петухи. Это мы как тогда плохо жили, так и сейчас плохо живем.