Замкнутый круг - Александр Рогинский Страница 21

Олейников смотрел на него улыбчиво — выжидательно и понятно было, что он не одобряет решения Кошерина. И еще весь вид его говорил, что некрасиво подслушивать чужие разговоры.

— Я и не собирался подслушивать ваши тайны, — сказал громко Кошерин. — Вы меня пригласили в кабинет, вот я и сидел и ждал своей очереди. Больше ничего, все что вы говорили, я не слышал, у меня своих дел хватает.

Этим заявлением, невольно вырвавшемся, Кошерин заставил Олейникова задвигаться интенсивно за столом. Олейников взял ручку и постучал ею по столу, затем опустил голову и стал что — то искать в ящике.

Только тут Кошерин понял, что своим заявлением «ваши тайны» он как бы вводил разговор депутата по телефону в разряд криминальных договоренностей.

Иными словами Олейников, сидя в депутатском кресле, занимался посторонними незаконными делами.

Кошерин хотел как — то дать понять, что не это он имел в виду. Но понял, что сейчас залезет в еще большую халепу. Депутат Петр Олейников и так уже не знал, куда деть свое красное лицо.

— Я к вам пришел по делу, — сказал Кошерин. — Оно касается моего сына Виктора Дмитриевича Кошерина, известного вам психиатра.

Красное лицо перестало двигаться, пузырчатые голубые глаза Олейникова застыли и выражали глупое беспокойство.

— Как вы сказали?

Кошерин повторил сказанное.

Некоторое время Олейников переваривал услышанное.

— Да, я знаком с вашим сыном, — наконец выдавил из себя депутат. — И что из этого следует?

— Я хотел бы спросить, когда вы его видели последний раз, дело в том, что Виктор Дмитриевич пропал?

— Как пропал? — обрадовано вскричал Олейников, словно этим легким вопросом Кошерин извинял его. — Я у него недавно был на сеансе.

— Недавно, это когда?

— Сейчас, сейчас, — заметушился депутат, — где — то диктофон подевался. Я ведь все его наставления записываю. Ага, вот он.

Олейников достал из гладкого блестящего черного портфеля диктофон.

— Хотите послушать?

Кошерин голоса сына давно не слышал.

— Конечно, что за вопрос.

Олейников нажал кнопку и послышался треск.

— Постойте, такого быть не может, я ведь записывал.

— Может, вы не перемотали? — высказал догадку Кошерин.

— Сейчас, сейчас…

Олейников стал щелкать переключателем, но ничего не получалось, по прежнему диктофон только трещал.

— Чудеса, просто чудеса, такую установку не записать. Это преступно с моей стороны.

При слове «преступно» Олейников быстро глянул на Кошерина.

— Вы понимаете, это ведь мое спасение? Установки Виктора Дмитриевича я всегда записывал и потом пользовался ими дома. У меня уже целая аудиотека его установок. Ваш сын прекрасный врач, он меня лечит от очень сложной психической болезни, которую я заработал здесь.

Хотите, мы поедем ко мне домой и там все прослушаем. Или я сейчас позвоню Турчанке. И она нам по телефону передаст.

— Турчанка — это кто? — строго спросил Кошерин.

— Так я ее зову, она из Турции приехала специально ко мне. Это моя домработница и…

— Понятно. Вы думаете, она сможет найти записи и проиграть их нам?

— А что тут такого. Мы постоянно проводим аудиоконференции. Сейчас и проведем.

Олейников набрал номер и стал слушать. Долго никто не подходил. Наконец, связь была установлена.

— Я сейчас ее на селектор переведу, — бормотал увлеченный делом Олейников. Теперь ему было не обязательно смотреть на своего посетителя, перед которым чувствовал себя неловко и беззащитным.

Раздался голос Турчанки. Глубокое бархатистое контральто.

У нее, наверное, и усы растут, подумал Кошерин.

Турчанка ушла, стук каблуков был хорошо слышим через включенный селектор. Через некоторое время она включила диктофон. Но кроме треска Кошерин ничего не услышал.

— Ты, голубушка, что — то неправильно делаешь, — заволновался Олейников. — Ты посмотри там на рычажок слева, там, где стоп написано. Да, да… Теперь нажми, это перекрутка.

Но ничего не получалось. Диктофон шипел, трещал и плевался обрывками фраз.

А Олейников бледнел, краснел, вставал, садился, стучал пухлыми ладошками по зеркально полированному столу, двигал диктофон взад — вперед…

— Такого просто не может быть.

— Потому что не может быть никогда, — добавил Кошерин.

Ему хотелось смеяться. Ловко все придумал Виктор. Точно так, как и с рукописью своей. Запись мгновенно стирается, потому что ее не должен слушать чужой. Но потом, не сомневался Кошерин, она восстановится. Когда его не будет рядом.

Значит, в данном случае он чужой, не должен слышать голос родного сына.

Кошерин хотел успокоить совершенно разволновавшегося Олейникова, но потом махнул рукой. Получится такая же занудина, как в случае с транспортировкой автомобилей.

— Ладно, пойду, — сказал, вставая Кошерин.

— Нет, зачем же, вы посидите. Я сейчас позову нашего технаря, он мигом все исправит.

— Значит, вы виделись с Виктором несколько дней назад? — уточнил Кошерин.

— И он был в полном здоровье и даже шутил, анекдот мне рассказал. Про компьютеры. Ага, вот этот: «Если долго смотреть в монитор компьютера — в какой-то момент он начинает смотреть на вас».

Представляете, компьютер смотрит на вас глазами тещи? Физиономия Олейникова растянулась в улыбку. И он сразу стал похож на пятилетнего бутуза, у которого отобрали любимую игрушку.

Но это выражение быстро стерлось.

Кошерин внимательно смотрел на депутата. То ли анекдот не понял, то ли увидел что-то неловкое в нем.

Олейников оглянулся, не было ли за его спиной этого неловкого?

В коридоре Кошерин с силой потер лицо, будто боролся со сном. И таких вот берут на работу в высший эшелон власти! Анекдоты рассказывает. Далеко же мы уедем в таком эшелоне.

* * *

Сила слабостью сильна. Виктор все время показывает ему эту свою слабость, а он превращает ее в силу и движется к причине, не понимая следствия. Чем-то все это должно закончиться!

Кошерин сидел перед дневником (так теперь он назвал рукопись Виктора для себя) и думал о том, что попал в ловушку, из которой теперь будет сложно выбраться.

Ошибся он один раз, когда женился на Кристине.

И ошибка состояла в страсти его к женщине. Именно тогда она достигла своего пика, и ему подвернулась Кристина. А если бы подвернулась другая, то он повторил бы все сначала и в том же порядке.

Теперь он в этом не сомневался. Следовательно, ошибку допустил не он, а та сила, которая толкала его к женщине, чтобы взять у нее то, что подсказывала взять его природа.