Близнецы. Проценты кровью - Андрей Анисимов Страница 21

Надя повесила на стену портрет мамы. Фотографии Вахида она порвала на мелкие кусочки и выбросила. Теперь смуглая узбекская красавица немым укором будет сопровождать Ерожина по жизни.

За завтраком Надя была задумчива и с мужем почти не говорила. Только когда он надел костюм и собрался уходить, подошла к нему:

– Петя, ты просил взаймы денег. Взаймы я тебе дать не могу. Возьми так – они наши.

– Нет, Надя. Так я не хочу, – ответил Ерожин, надевая плащ.

– Тогда я подумаю, – сказала Надя и, поцеловав мужа, закрыла за ним дверь.

Вернувшись в комнату, она сорвала со стены фотографию и, прижав ее к груди, громко в голос заплакала.

12

Около десяти часов вечера, отправив Назарову домой, криминалист Суворов быстро вынул из своего портфеля пакет с фарфоровой кружкой сына, которую прихватил из дома, и надел белые перчатки. Осторожно освободив кружку из пакета, он поставил ее под яркий свет и направился к шкафу, где хранился «материал». Добыв оттуда пластиковую бутылку от «спрайта», Виктор Иннокентьевич принялся за работу. К одиннадцати результат был получен. Сверив отпечатки, Суворов уселся в кресло и, прикрыв глаза рукой, надолго застыл.

Виктор Иннокентьевич по жизни шел открыто. Он не был ханжой и никогда никому не читал морали. Свое жизненное кредо Суворов формулировал иронично, взяв его у Оскара Уайльда: «Не делай ничего такого, о чем нельзя поболтать за обедом». В этой на первый взгляд шутливой сентенции великого английского писателя имелся глубокий смысл. Если о поступке стыдно рассказать друзьям, значит, поступок этот недостойный. До одиннадцати часов десяти минут вечера сего дня Суворову без труда удавалось следовать данному правилу. Но сейчас он оказался перед нелегким выбором. Мучительно размышляя, как поступить, криминалист все больше склонялся к тому, чтобы совершить тяжкий проступок, даже, можно сказать, преступление. Когда решение созрело, Виктор Иннокентьевич резко покинул кресло и, взяв бутылку «спрайта», подошел к раковине. Намылив губку, он тщательно вымыл бутылку, отнес ее в сушильный шкаф и, пока она сохла, спрятал в портфель фарфоровую кружку сына. После чего огляделся, прибрал свой рабочий стол и, накинув плащ, вышел из лаборатории.

На стоянке возле управления осталась только его «трешка». Пятнадцатилетняя «старушка» сиротливо стояла, поблескивая мокрым кузовом. Суворов много раз мог сменить машину на новую, но он привыкал к вещам и считал свой «жигуленок» другом. Друзей менять трудно. «Трешка» завелась, и Виктор Иннокентьевич, не грея машину, рванул с места. Так жестоко со старым другом он никогда не поступал. Машина не хотела разгоняться с холодным двигателем. Она дергалась, движок норовил заглохнуть, но Виктор Иннокентьевич жал к полу педаль акселератора. Машина ревела, но двигалась. Наконец стрелка температуры поползла вверх, и «трешка» восстановила свои ходовые качества. Через пятнадцать минут Суворов оказался возле своего нового дома. Сюда, в большую квартиру, они с Наташей съехались шесть лет назад.

Оставив машину у подъезда, Суворов набрал код и вошел в дом. Пока кабина поднималась на четвертый этаж, Виктор Иннокентьевич, порывшись в карманах, приготовил ключи, но возле двери передумал и позвонил долгим тревожным звонком. Открыла Наташа. Она сидела с тетрадями, и пожарный звонок мужа ее напугал.

– Гриша где? – спросил Виктор Иннокентьевич и, бросив плащ на тумбочку для обуви, не снимая ботинок, прошел в квартиру. Наташа проводила мужа удивленным взглядом. Всегда аккуратный и педантичный, супруг сегодня вел себя возмутительно. Она уже хотела высказать свое неудовольствие, но, услышав странный разговор Суворова с сыном, поспешила к ним.

– Гриша, у нас десять минут на сборы. Ты должен взять с собой только необходимые вещи. Мы уезжаем, – произнес Суворов тоном приказа.

– Папа Витя, у меня завтра тренировка, – растерялся юноша.

– Все по дороге. У нас будет время поговорить. Сейчас я должен объясниться с мамой, – отрезал приемный отец и, взяв изумленную Наташу под руку, повел ее в спальню. – Сядь, слушай и не перебивай. – Наташа опустилась на кровать. – В квартире убитого депутата нашли бутылку с отпечатками пальцев нашего сына, – отчеканивая каждое слово, начал Суворов. – Депутат застрелен из пистолета лейтенанта Крутикова. Гришу могут обвинить в трех убийствах. Это тянет на высшую меру.

– Чудовищно! Наш мальчик никого не убивал, – прошептала Наташа, и в глазах ее застыл ужас.

– Без паники. Я знаю, что Гриша невиновен, но это придется доказать. Я на время спрячу парня, – предупредил Виктор Иннокентьевич и, видя, что жена бледнеет и вот-вот потеряет сознание, обнял Наташу и стал покрывать поцелуями ее губы, лоб и щеки. – Успокойся, милая, клянусь, все будет хорошо. Я тебе обещаю.

– Куда ты собрался? – слабым голосом поинтересовалась женщина.

– Тебе этого лучше не знать. Если Гришу будут спрашивать, так и говори: уехал, а куда не знаю. Поняла?

Наташа кивнула, хотя понять до конца так ничего и не смогла. Она почувствовала, что ее ребенку грозит опасность. Наталья Владимировна Суворова безгранично доверяла мужу. Раз он делает так, значит, так и надо.

– Папа Витя, я готов.

Гриша стоял на пороге спальни в теплой куртке и с большой спортивной сумкой. Суворов с сыном часто ходили в походы, и собираться быстро парень умел.

– Господь с вами, – сказала Наташа, крестя их в прихожей.

Захлопнув за сыном и мужем дверь, она постояла возле вешалки и вдруг бегом бросилась на кухню: «Я не собрала им в дорогу поесть!» Но открыв холодильник, поняла, что опоздала, и, усевшись на табуретку, уставила взгляд в распахнутый холодильный шкаф.

До выезда из города Суворов молчал. Не доезжая триста метров до поста автоинспекции, он остановил машину и сказал Грише:

– Переходи на заднее сиденье и ложись так, чтобы тебя не заметили.

Гриша послушно забрался назад и, тихо посапывая, ждал, пока Суворов взгромоздит на него сумку.

Пост миновали спокойно. Суворов поглядел в светящуюся витрину окна инспекторского домика и увидел, что страж дороги сидит за столом, опустив на руки голову.

«Спит», – удовлетворенно сказал себе Виктор Иннокентьевич и, проехав с полкилометра, остановился. Озеро они миновали, но ветер с него продолжал дуть крепко. Мелкий дождик или капли, сдуваемые ветром с голых деревьев, свежили лицо. Гриша вылез из своего укрытия, потянулся и уселся рядом с отцом.

Они покатили в сторону Москвы.

– Где ты вчера был от двадцати одного до ноля часов? – спросил Суворов сына.

– Я гулял, папа Витя, – ответил юноша.

– Где? С кем? Все точно и по порядку.

– Знаешь, папа Витя, вчера был странный вечер, – неуверенно произнес Гриша.

– Чем же он был странный, сынок?

– Мне позвонила девушка, – Гриша сказал и задумался, припоминая вчерашние события.