Бриллианты в шампанском - Ирина Асаба Страница 21

— Пироги — это хорошо. А то я один. Жена пять лет назад умерла. Теперь больше сухомяткой обхожусь. Чтой-то я все о себе да о себе. Как он там?

— Павел Александрович? Нормально. Только не сидится ему на месте. Все что-то изобретает, работает. Я так на него и тетю Веру ругаюсь! Купались бы себе, загорали. А они! — безнадежно махнула рукой Лера. — Одна консервирует все подряд, как будто голода ждет, другой голубятню построил.

— Голубятню? — заинтересовался Феофан Феофанович. — Что, прям настоящую? Большую? Такую, как раньше были?

— Такую. Такую! Голубей племенных купил. Просто беда.

— А я-то думал, вы там домик снимаете… А у вас, значит, свой?

— Да… — закусила Лера губу.

Она вдруг опомнилась и стала корить себя за свой длинный язык. Надо, наверное, было разрешения у Павла Александровича спросить, прежде чем адрес давать. Голос ее стал заметно суше. Она протерла тряпкой стол, забрала у гостя чашку и всем своим видом показывала, что пора и честь знать. Гость намек понял и стал прощаться.

— Так я заеду, милая.

— Да. Да. Конечно.

— Вы от меня привет дружку моему передавайте.

— Обязательно.

— Может, на этой неделе, и соберусь, — договаривал он, стоя уже в двери.

Наконец Лера с облегчением закрыла за ним дверь. Торопливо домыла полы, заполнила платежные квитанции и, закрыв металлическую дверь на два замка, не дожидаясь лифта, сбежала вниз.

Павел Александрович новость встретил холодно.

— Феофан, говоришь, заходил? Это же тот ювелир, что камнями нас снабжает. И чего ему, старому, от меня понадобилось? Что дома не сидится? Неспроста все это. Ох, чует мое сердце, неспроста. Ну да бог с ним. Не буду я ему первым звонить, раз у него теперь твой телефон есть. Утро вечера мудренее. Поживем — увидим, что этому аферисту надо. А пока я говорить не буду, что мы завязать решили. Деньги у нас есть. Может, стоит у него камней про запас купить? А, Лер?

— Павел Александрович, решайте сами. Вы же знаете, я вам доверяю, — ответила Лера, думая о чем-то своем.

— Доверчивая ты больно, голубка моя. В подобных делах это плохо. Кабы тебе не обжечься ненароком.

Долго себя ждать Феофан Феофанович не заставил. Уже через день его полотняная кепочка замелькала по поселку. Стояла сильная жара, что было несколько непривычно для начала лета. Ни ветерка. Ни один листик на обожженных солнцем деревьях не шевельнется. Даже ранним утром, едва встав, хотелось принять холодный душ или сбегать к Стужке и окунуться в воду. Только в доме можно было нормально существовать. Зимой в нем было тепло, а летом прохладно.

Феофан Феофанович был, мягко сказать, поражен увиденным. Он несколько раз прошелся вдоль кирпичного забора, все время поглядывая на листок с планом, данным ему Лерой. Он то задирал голову высоко-высоко, пытаясь рассмотреть золотого петушка вместо флюгера, то опускал очи долу, словно ища потерянную монету, то поднимался на цыпочки, пытаясь заглянуть в узкие бойницы кирпичной ограды. Как многие мужчины его возраста, он не расставался с пиджаком, и от жары и волнения тот потемнел под мышками. Гость был шокирован, ошеломлен, потрясен. Дачи бывают разные. Много он дач перевидел на своем веку, но такую… Ему стало нехорошо. Прихватило сердце, и он схватился рукой за грудь.

— Это ж на какие шиши он себе домик такой отгрохал? — вытаращив глаза, бормотал он про себя. — Это ж он на мои денежки барствует! Как сыр в масле катается… Манну небесную кушает, а я плевелы клевать должен? Ах, ах, ах! — покачивал он головой, нажимая кнопку звонка. Ворота открыла Лера.

— А… Феофан Феофанович! Здравствуйте. Что так рано? Не спится? Город надоел? Ну, проходите, проходите. Я сейчас уезжаю, поэтому не могу вам внимание уделить. Пойду Павла Александровича разбужу, он еще не встал, соня!

— Вы, Лерочка, меня удивляете. Какой у вас цвет лица и вид такой благородный. То поломойка, то царица. Нет, право — есть женщины в русских селеньях…

Они прошли мимо манящего прохладой бассейна к дому и поднялись на веранду.

— Спасибо. Куда денешься? Надо выглядеть. Мне же на работу ехать. Да вы присаживайтесь, — предложила она гостю, вводя в гостиную.

Тот присел на краешек резного дивана очень аккуратно, боясь раздавить своим немаленьким весом это изящное произведение искусства. Антикварный, на тонких точеных ножках диванчик и впрямь был хорош. Феофан Феофанович, словно выброшенная на берег приливом рыба, то открывал, то закрывал рот.

— Этого не может быть! Сколько же это может стоить? Тут же сплошной антиквариат! Музей! Кремль! Какая жизнь у людей! А я!

— Здравствуй Фофа, — приветствовал гостя Павел Александрович, войдя в гостиную. — Зачем пожаловал?

— Приветствую, Паша, — расплылся в улыбке тот, стараясь скрыть не отпускающий его нервный трепет. — Да я, родной, посоветоваться с тобой хотел, а ты, вишь, пропал, спрятался. В хоромах, за каменными стенами от народа скрываешься! — И он снова стал оглядываться по сторонам. — Хорошо у тебя тут.

— Неплохо, — отозвался Павел Александрович. — Ты ближе к делу давай. Случилось что?

— Случилось, случилось. У меня дружок один умер, царствие ему небесное, — Феофан Феофанович мелким крестом осенил лицо. — Мы вместе с ним на заводе работали. Вместе камни носили. Так у него их осталось, может, поболе моего будет. Мои-то уж кончаются, а у него все лежат. Я как-то прокололся, что начал, мол, свои помаленьку сбывать, у него, может, от этого и инфаркт случился. Когда в больницу забрали, я его проведал. Чувствовал он, что недолго протянет. Просил жене помочь. Рассказал, где свои спрятал. Просил только жене не говорить. Жена-то дура. По молодости. Он ее из деревни взял, и ни черта она в наших делах не соображает. Ну, как? Пойдем квартиру брать?

— Как это брать? — строго взглянул на него Павел Александрович.

— Как брать? Очень просто! Заберем все из тайника, а жене потом деньжат подбросим. Мол, друзья детства. За все хорошее, что он для нас в жизни сделал. А?

— А тайник где? В квартире?

— В квартире.

— Не умею воровать, — вздохнул Павел. — Никогда этим не занимался, а на старости лет тем более не стану.

— А за что ж сидел? Воровать он, видите ли, не будет! Чистеньким хочешь остаться?

— О чем вспомнил… Это когда было! Быльем давно поросло. Да и не у людей воровал, у государства.

— Да ты пойми, дурень! Это не воровство! Если бы дружок мой не хотел, чтобы я камушки забрал, то уж, наверное, он мне тайну свою не доверил бы. Тут мы благое дело сделаем. А что жена с ними делать будет? Только толкнуть попробует — сразу засыпется. Мы же ее от тюрьмы спасаем! Можем вообще промолчать… У них пятиэтажка, скоро под снос пойдет. Сам понимаешь…

— Так давай расскажи ей все. А уж дальше пусть сама решает, что с камнями делать. Через нас продавать или одним местом на них сидеть. Может, они будут ей дороги как память о безвременно ушедшем муже.