Пора созревания - Барбара Фришмут Страница 21

— А я собиралась рассказать тебе новости, — по-детски надула губы Августа.

— Новости? — Я вручила Августе пластиковую коробочку с прищепками, жестом пригласив ее следовать за мной вдоль веревки.

— Пат нашла руины монастыря лейслингинок!

— Быть не может! — Я уронила в траву трусы.

Нагнувшись, я попыталась обрести спокойствие.

— И все же монастырь существовал! Пат притащила камень из монастырской кладки.

Ну, если один-единственный камень является доказательством, то остается надеяться, что обе научные работницы изучают филологию на более фундаментальной основе.

Так, значит, хромота была вызвана тяжелым камнем в кармане спортивных брюк? Я схватилась за голову: у отеля Пат уже не хромала! «Интересная местность!» — отдалось у меня в ушах.

— И? — Я прищепила трусы к веревке. — Показала она тебе то место?

Рот Августы капризно изогнулся уголками вниз.

— Я проспала! Мы договорились встать в семь утра, но я не смогла!

— А может, она и не собиралась ничего показывать? Вспомни-ка, когда в последний раз ты просыпалась в семь часов.

— Ты права. А может, ты покажешь?

Я в раздумье прицепила последнюю прищепку к последней мокрой тряпке и уперлась левой рукой в бедро, правой держа пустую корзину.

— Ты всерьез считаешь, что я потащусь с тобой в Лейслингское ущелье? Ты представляешь, как это далеко? Я имею в виду, без машины.

— Ну, я… — Она насупилась, будто куры стащили у нее краюшку хлеба.

Где же Пат обнаружила остатки монастыря? Вопрос вертелся на языке, но я и не подумала признаться в своем неведении.

— Слушай, а что ты знаешь о коптском языке?

— О! О! О! — выпалила Августа, просветлев лицом. — Кто это тебя надоумил?

Я без комментариев удалилась в дом. Августа — за мной.

— Ну, раз ты спросила, — она присела к столу в гостиной, на котором желтела стопка чистых листов, — раз ты спрашиваешь, значит, близка к разгадке.

— С чего бы вдруг? — вырвалось у меня.

— Французский ученый Жан Шампольон смог расшифровать иероглифы на камне Розетты только после того, как догадался, что перед ним — не пиктограмма и не слоговое письмо. Он понял, что иероглифы обозначают звуки, причем языка, которым владел. Он был полиглотом и наряду со многими языками в молодости выучил коптский. Он настолько постиг это египетское наречие, что даже вел дневник на нем.

— Гм… — Смысл лекции я уловила, но по-прежнему не понимала, к чему Августа клонит.

Августа засмеялась:

— Кто бы ни навел тебя на мысль о коптском языке, он хотел намекнуть: что-то лежит у тебя прямо под носом. Кстати, ты просмотрела тексты Незими? Начертание напоминает скорее руническое письмо, чем арабскую вязь. Как по-твоему?

— Арабская вязь постоянно менялась на протяжении веков. Например, куфическое письмо выглядит иначе, чем талик. [20]— Я попыталась сменить тему. — Если вы с Пат настроены между делом осматривать достопримечательности, то посетите Прюгг. В церкви Святого Георгия — замечательные фрески предположительно 1300 года, а в храме Святого Иоанна — пример куфического шрифта.

— Интересно! — Она погладила листы оригинала. — Просто руки чешутся, как хочется проявить рукопись по собственной методике. Я уверена, что получится!

Ее интонация убедила меня в обратном. Дабы уберечь ее от соблазна, я заперла рукопись в шкафу.

— Прюгг, — повторила я. — Поезжайте в Прюгг. Ради одного вида, что открывается вниз, на долину. Кроме того, там хорошо кормят.

— В другой раз. Сегодня на повестке дня — изучение истории.

Или я ослышалась, или она произнесла это совсем без восторга.

— В одиннадцать мы встречаемся со здешней студенткой, в свое время она проучилась у Пат в Америке один семестр. Кажется, ее зовут Барбарой. Она повезет нас то ли в Бло-, то ли в Блаа-Альм, а оттуда мы пойдем пешком через Реттенбахское ущелье к укрытиям бойцов Сопротивления. Говорят, Эйхман бежал через Реттенбах. А еще, по слухам, те сокровища, что все ищут в Топлицзее, на самом деле зарыты в Альме или его окрестностях. И почему там никто не ищет…

— Есть подозрение, что их давно нашли. Если они не исчезли в конце войны вместе с преступниками. Во всяком случае, поиски сокровищ превратились в любительский спорт уже во времена моего детства. Думаю, первые персональные счетчики Гейгера впервые были применены именно в Блаа-Альме. Вся округа буквально бурлила пересудами о том, кто, когда и по какому праву присвоил сокровища. Однако с годами умы поуспокоились, и пересуды затихли. Но иногда интерес оживает, да и пресса подбадривает его, а теперь новейшая горная техника вступила в игру. «Мертвый сезон», кажется, завершился.

— А если кто-то действительно обнаружит нечто?! По крайней мере ценные документы — это ведь реально!

— Конечно, — согласилась я. — Если противник позволит.

— Что ты имеешь в виду? — В голосе Августы послышалось раздражение, наверное, я попрала законы политкорректности.

— В виду я имею упрошенный взгляд на вещи. Эйхман и его приспешники были кем угодно, только не дураками. И если они что и умели, то организовывать процесс. Как ты думаешь, удалось бы им создать такую сеть концлагерей, заполнить их и пополнять, пополнять, методично освобождая места посредством уничтожения заключенных? Хорошие организаторы, вроде нацистских, не бегут с пустыми руками. И если им и пришлось кое-что закопать, то лишь для того, чтобы вернуться и вырыть. Иначе говоря, я убеждена, всякие поиски сокровищ, золота или документов, сегодня не более чем шоу масс-медиа на потеху публике. Если, конечно, не начнется погоня за недвижимостью, насильственно присвоенной арийцам, но это совсем другая история.

Августа на секунду задумалась.

— Поиски по крайней мере заставляют время от времени вспоминать о том, что тут происходило. Меня бросает в дрожь при мысли, что пятьдесят лет назад тут повсюду ходил Эйхман!

Мне хорошо знакомо это чувство, оно никогда не покидает меня. Эйхман в качестве туриста или заботливого отца семейства, эвакуировавшего к нам своих близких, — сей образ просто не укладывается в голове. В последний приезд в Вену я посмотрела о нем фильм, построенный на судебных материалах. Я была в шоке. Эйхман выглядел заурядным обывателем. Я даже лицо его теперь с трудом припоминаю. Лицо, которое два часа крупным планом маячило у меня перед глазами. Но я запомнила его нарочито обтекаемые ответы, на вопросы о вещах, которые вообще не укладываются в человеческом уме. Как будто Эйхману велели держаться в рамках приличия. Те, кто установил эти рамки, прекрасно знали, о чем идет речь, а для непосвященных все должно быть более или менее буднично.