Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер Страница 21

Жак-Рене еще сильнее смутился, догадавшись о причине такого великодушия. Но аптекарша улыбнулась ему, делая знак приблизиться. Потом открыла шкафчик и достала из него то, чего Жак-Рене так ждал, — ответное письмо. Мадам Коффен быстро протянула ему сложенный листок и погладила его по руке. Несколько секунд они стояли рядом, в молчании глядя друг на друга и соприкасаясь лишь кончиками пальцев.

Потом Жак-Рене опрометью помчался домой, заперся у себя в комнате и развернул листок.

„Дорогой юный господин.

Ваше стихотворение — одно из самых живых поэтических произведений, которые мне доводилось читать. Тот факт, что оно посвящено мне, добавил приятных ощущений. Но мне было бы гораздо приятнее услышать его из ваших уст. Для того чтобы прояснить некоторые не вполне понятные намеки, нет ничего лучше интонации. Я люблю поэзию. Я много читаю. Я буду завтра в Парке Вязов, в восемь вечера, с книгой в руке. Если вы решите прийти, не забудьте свое лекарство.

Роза“.

Юный господин едва не задохнулся от восторга. Со дня смерти отца он не был так взволнован. Все становилось возможным, все внушало уверенность.

Две сотни окон распахнулись во мне —

В моем теле, моей душе, и я почувствовал себя королем.

Тысяча петухов запела у меня в ушах,

Две сотни костров сожгли скрижали Закона.

И вот я стою здесь в мучительном ожидании,

Считая по пальцам часы, отделяющие вас от меня.

Без всякого сомнения, Эбер был прирожденным поэтом.

Он нашел мадам Коффен неподалеку от паркового фонтана, возле небольшого сарайчика, где садовник хранил свои инструменты. Аптекарша знала все потайные уголки города, как свои пять пальцев. Она была падшей женщиной, Эбер это сознавал, но его это не остановило.

Мадам Коффен вошла в сарайчик и, даже не давая себе труда закрыть дверь, подняла юбки.

Эбер стянул панталоны; ей нравилось смотреть на ноги мужчин, и ножки „юного господина“ привели ее в восторг. Ее губы полуоткрылись, голова запрокинулась; она крепко обняла его, словно искала спасения, и вовлекла в любовную схватку.

Он был на ней, в ней; и, двигаясь вперед-назад под шорох бесчисленных оборок, страстные вздохи и бряцание садовых инструментов, думал о своей победе — над ней, над своим кузеном, над всем Алансоном, который считал его мелюзгой и безотцовщиной.

Она моя, говорил он себе, ей нравится со мной заниматься любовью, потому что я мужчина и поэт, а она любит поэтов. Она развратница, она волшебница, я не смогу без нее жить, надо увезти ее как можно дальше отсюда — в Париж, в Америку. Я буду писать ей стихи, она будет их читать. И у нас будут дети, о да, дети!

Тремя днями позже Эбер отправился в Буасси с запиской мадам Коффен — требуемым доказательством.

Этьен был уничтожен. Он нашел лишь одно утешение для себя — обозвать кузена отвратительным типом. Тот разозлился.

— Ты можешь спать хоть с маркизой в своем заплесневелом замке, но ты сам — всего лишь крестьянин!

— Да ты просто лопаешься от зависти к нашему замку! Ты продал бы родную мать ради того, чтобы оказаться на моем месте!

— Это ты мне завидуешь, девственник! Да если б я не научил тебя онанировать, ты бы до сих пор терся о деревья!

— Ты будешь гореть в аду, Эбер!

— Лучше ад, чем твой рабский рай.

— Нашел чем гордиться, тем, что переспал с потаскухой, знаменитой на весь Алансон!

Ударом кулака Жак-Рене разбил кузену нос, из которого мгновенно хлынула кровь, — это было захватывающее зрелище.

Несколько дней спустя они формально помирились, но по сути с тех пор уже не были друзьями. Эбер окончательно убедился, что не может быть ничего общего между городом и деревней, между богатыми и бедными, между свободой и религией. Ланжюине оказался прав: между Богом и народом может быть только одно — война.

С того момента как Эбер вернулся в Алансон, мадам Коффен не ответила ни на одно из писем со стихами, которые „юный господин“ продолжал ей посылать. Он весь извелся от ожидания, у него началась бессонница, он исписал стихами две тетради и начал третью.

Однажды вечером Эбер почувствовал, что не может больше удовлетворяться одними стихами, ему нужно было увидеть аптекаршу, прикоснуться к ней. Он оделся в лучший свой костюм, надушился и отправился в аптеку. Та оказалась закрыта, но в жилых комнатах на втором этаже горел свет. Эбер заметил мелькающие на фоне окна тени мадам Коффен и каких-то других людей. Внезапно он услышал крики. Она в опасности, может быть, воры проникли в дом!.. Эбер вскарабкался по садовой решетке, пролез в окно над черным ходом и сразу направился в комнаты, даже не подумав взять на кухне нож или скалку.

Из-под одной двери пробивался свет. Эбер толкнул дверь и оказался в спальне мадам Коффен.

Он тут же узнал маркиза де Клуэ и доктора Массара — бывшего кюре, ставшего медиком. Оба были известные распутники, и сейчас, кажется, они собирались оспаривать друг у друга прелести аптекарши. Последняя, судя по всему, находила это весьма забавным. Она была полуодета, волосы ее растрепались, щеки пылали.

— О, это мой юный ухажер! Я его очень люблю! Он замечательный поэт!

— И чего он хочет?

— Да того же, что и вы, господа.

Эбер бросился к мадам Коффен, по всей видимости, чтобы увести ее или упасть к ее ногам, но это точно не известно; однако его жест был таким резким и внезапным, что маркиз почувствовал угрозу. Между тремя ловеласами началась беспорядочная стычка. Стулья с грохотом опрокинулись на пол, разбилась ваза.

— Ах! Вы друг друга поубиваете, чего доброго!

Маркиз и бывший кюре довольно быстро одержали победу над своим юным соперником, но тот продолжал отбиваться, осыпая мужчин ругательствами. Маркиз предложил стащить с юнца штаны и устроить порку. Аптекарша сначала посмеялась над этой идеей — ей хотелось бы увидеть ягодицы своего обожателя в столь пикантной ситуации, — но в конце концов воспротивилась, поскольку дело и без того уже приняло слишком скандальный оборот.

— Хватит! Убирайтесь отсюда все!

Это действительно было наилучшим выходом из положения, и оба старших гостя ретировались, волоча младшего под руки. Тот все еще брыкался и кричал, как одержимый. Его парадный костюм превратился в лохмотья. Маркиз и кюре пообещали аптекарше не убивать Эбера, и они лишь связали его, вставили ему кляп в рот и отвешивали ему оплеухи до тех пор, пока он не перестал дергаться. Затем они его развязали, однако забрали его туфли и спустили панталоны, чтобы он, запутавшись в них, не сразу бросился в погоню. После чего оба приятеля вместе уехали в карете маркиза.

Кое-как Эбер добрался до дома, заперся в своей комнате и провел там три дня, отказываясь принимать пищу и разговаривать. Он лежал на кровати, глядя в потолок и строя планы мести.

Через три дня он встал, пошатываясь от голода, вырвал из тетради несколько листков и написал следующее: