Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс Страница 21

Полицейские уходят. Меня подмывает последовать за ними. Хорошенькую идею подкинул Алессандро, предложив мне посидеть тут — местный колорит и все такое, — только сомневаюсь, чтобы он понимал, насколько опасны эти ребята, когда они пялятся на тебя, испуганного и беззащитного. Суть процесса — предательство, и нечего удивляться тому, что у обвиняемых вызывает глубокое подозрение любое незнакомое лицо, разглядывающее их сверху — оттуда, где собрались их жены и родственники. А при их-то подозрительности вряд ли они придут к выводу, что я всего-навсего простой безобидный англичанин, случайно забредший сюда турист, с энтузиазмом осматривающий достопримечательности.

Жены с подружками уже вновь не проявляют ко мне интереса. Даже когда смотрят на меня: взгляды их пусты, а мысли далеко. Женщины они поразительнейшие. Получается, что и в самом деле есть прямая связь между профессиональным риском мафиози и особенностями стиля их подруг: жизнь у гангстера дешевая, значит, и жена его такова. Лица укрыты за таким слоем косметики, что приобретают терракотовый цвет, свои черные как смоль волосы они так немилосердно красят и укладывают толстыми оранжевыми прядями, что все как на подбор выглядят объятыми пламенем медузами Горгонами, а пальцы их скрючиваются под тяжестью золотых накладных ногтей и походят на когти хищников. В каждой черте их облика есть что-то вульгарное, некое стремление к сиюминутной яркости бытия, отражающее уготованную их партнерам краткость жизни. Дурнушек нет совсем, большинство хорошенькие (скорее всего самые симпатичные девчонки в округе) — только и смотрят они исподлобья, и нрав у них вспыльчивый, и отношение к окружающим неприязненное. Выделяется только одна, вероятно, самая младшая. Сидит она особняком. Волосы острижены коротко, джинсы, жакет из дерюжки — сама-то вылитая хулиганка, эдакая девчонка-сорванец из американских фильмов 50-х годов прошлого века.

В зал суда входит вереница людей. У всех через плечо надета шелковая перевязь, окрашенная в цвета итальянского флага. За ними следует молодой человек в черной мантии, за которым, в нескольких шагах позади, Алессандро, утративший вдруг всю свою моложавость. Черная мантия старит его. Вид у него почтенный, серьезный, умудренный. Вошедшие занимают места за длинным столом, Алессандро остается стоять посередине. Подсудимые выстраиваются в клетке в одну шеренгу, все они держатся за прутья. Мне видны розовеющие костяшки пальцев и профили гангстеров.

Алессандро медленно обводит взглядом зал. Похоже, он чем-то смущен и раздосадован. Потом произносит: «Buon giorno» — и садится, открыв большую папку, которую принес с собой. Все, за исключением обвиняемых, усаживаются и готовятся к началу заседания. Женщины умолкают и смотрят в зал. На галерее около сотни мест и для любителей постоять простора хватает. Сейчас нас на галерее тринадцать, и если присутствующих и терзают какие-либо тревоги и волнения, то внешне это не заметно.

Тем временем в зале вперед выступают два адвоката-защитника и обращаются к Алессандро. Он внимательно, подавшись вперед, слушает, не сводя с них пронзительных умных глаз. Помимо Алессандро и его помощника, за судейским столом еще десять человек. Должно быть, своего рода присяжные заседатели. Судя по их поведению, это не профессиональные юристы. Складывается впечатление, что их не особенно интересует происходящее. Да и мне нет смысла мучить себя, стараясь понять, что в точности происходит. Все, на что я способен, — это следить и, надеюсь, по возможности улавливать общий ход дела да ждать, когда произойдет что-нибудь примечательное. Большинство из девятерых гангстеров теперь сидят на лавке в глубине клетки. Двое исподтишка курят. Судя по обстановке, я делаю вывод, что обсуждается какой-то процедурный вопрос и что такое происходит частенько. Но тут один подсудимый, сидящий ближе всего к Алессандро, подает голос. Это не оскорбление и не грубость, но плавный ход дела нарушает. Прочие гангстеры издают одобрительные возгласы. Не глядя в сторону источника шума, Алессандро бьет ладонью по столу и зычно призывает к молчанию: «Silènzio!» Потом предлагает адвокатам продолжать. После того как те изложили свою просьбу, два служителя вкатывают телевизор на колесиках. Возникает небольшая неразбериха из-за того, где его поставить: оказывается, там, откуда экран был бы виден всем, нет розетки. Служители беспомощно озираются вокруг. Наконец, следуя указаниям Алессандро, они устанавливают телевизор прямо против клетки. Это означает, что все сидящие в зале с правой стороны должны пересесть или сильно наклониться, чтобы увидеть изображение на экране. Мне, очевидно, тоже понадобится пересесть. Дожидаюсь, пока четыре девушки, сидящие в той же части галереи, что и я, перебираются на другие места, и направляюсь вслед за ними. Девушки не обращают на меня никакого внимания, но я, усаживаясь, вижу, как еще один из девятерых провожает меня взглядом. Не оборачиваясь к нему, смотрю на экран телевизора. На нем светлая комната, стол и двое мужчин: один сидит за столом, другой в нескольких футах сбоку, почти за кадром. Хотя видно с моего места неважно, в том, который за столом, я узнаю Джакомо Сонино. Судя по всему, он находится в каком-то безопасном месте, и это видеозапись его показаний. Я разочарован: мне страстно хотелось увидеть Сонино, что называется, вживую. Смотрю вниз на подсудимых. Что они чувствуют, когда их главный обвинитель не предстает перед ними собственной персоной? Очередной пример его трусости? Похоже, им безразлично. Более того, никто из них даже не смотрит в телевизор.

Алессандро все еще выслушивает доводы двух адвокатов. Взгляд его становится скучающим, он ерзает на кресле. Стоит одному из адвокатов перебить другого, как Алессандро поднимает руку, призывая к молчанию. Все приказания Алессандро исполняются незамедлительно всего лишь по мановению его руки. Я, признаться, ожидал, что в целом процедура пойдет как в итальянском парламенте: шумно, на повышенных тонах, на чувствах, опережающих разум, с мимикой и жестами, отвергающими внешние приличия, — но величественное присутствие Алессандро заставляет присутствующих сдерживать эмоции.

Из клетки доносится еще один выкрик. Все тот же обвиняемый. На этот раз его недовольство более очевидно. Он протягивает руку сквозь решетку и тычет вытянутым пальцем в сторону телевизора.

— Silènzio! — требует Алессандро и снова бьет ладонью по столу.

Двое полицейских нехотя отлипают от стены, но стоит арестованному убрать руку, как они с облегчением возвращаются в прежнее положение.

Алессандро слегка стучит двумя пальцами по стоящему перед ним микрофону. Гулкие удары отдаются по всему залу суда. Потом он обращается к сотруднику на другом конце видеомоста. Понятия не имею, что он говорит. Вот человек, сидящий рядом с Джакомо Сонино, перебирая ногами, перемещается вместе с креслом вперед и теперь целиком виден в кадре. Они начинают что-то обсуждать. На экране диалог идет с задержкой звука на несколько секунд. Собеседники обмениваются несколькими репликами, пока не привыкают к этому явлению, несколько раз им приходится повторять сказанное. Мне и в самом деле хочется узнать, о чем идет речь. Адвокаты в зале то и дело вмешиваются в разговор. Снова и снова Алессандро поднимает руку, призывая их к молчанию. Руки нетерпеливо взмывают в воздух. Эмоции начинают давать о себе знать. Не в силах сдержать себя, любитель поспорить из числа подсудимых снова что-то выкрикивает. Кажется, я разобрал имя Сонино. В первый раз Алессандро поворачивается и смотрит на крикуна. Я жду серьезной отповеди дебоширу, но Алессандро, напротив, отвечает предельно спокойно. Сонино неохотно усаживается на скамью. Я вижу, как он взвинчен, недоволен. Алессандро говорит: «Grazie, signor Savarese», — затем снова переводит взгляд на телевизор.