Черное платье - Мария Шкатулова Страница 20

Вера замолчала, упорно глядя в какую-то точку на паркете, и Наташа терпеливо ждала, пока та заговорит снова.

— Он бил меня. Бил холодно, со знанием дела: так, чтобы не оставлять следов. Он знал, что я не стану жаловаться. Знал, что я ни за что не захочу его потерять. Требовал, чтобы я избавилась от ребенка. Я отказалась. Он начал подмешивать мне в еду какие-то средства. У меня чуть не случился выкидыш, но я вовремя заметила и вернулась к родителям. Правды я им не сказала, но они и так все поняли. Отец требовал, чтобы мы развелись, но у меня еще сохранялась какая-то надежда. Из-за всего происшедшего у меня очень тяжело проходила беременность, и я умолила отца оставить его в покое хотя бы до родов. Потом родилась Оля: первое время мы с ней почти не вылезали из больниц. Впрочем, ни я, ни она его не интересовали. Свою дочь он так никогда и не видел. А потом… потом вряд ли все это сошло бы ему с рук, если бы не события, начавшиеся в стране: отца отправили в отставку. Потом умерла мама. А еще через некоторое время отец заболел. У него рак. — Она заметила Наташино движение. — Не надо ничего говорить. В конечном счете я справилась с этим. У меня дочь. Я — доктор наук. Я никогда ни в чем не нуждалась. — Она говорила как автомат. — А ваш сын? — Она подняла голову и повернулась к Наташе. — Вы что-то говорили про вашего сына?

Наташа вздрогнула:

— У меня есть подозрение, что мой сын… связался с наркотиками. Я боюсь, что Павловский причастен к этому.

— Как же вы допустили, чтобы он виделся с сыном? Он — страшный человек, он способен на все. То, что вы можете подозревать, — ничто по сравнению с тем, на что он способен. Вам известно, например, что, когда умерла его мать, он даже не пошел на похороны?

— Он говорил мне, что его мать умерла незадолго до нашей встречи…

— Ну так он врал! Он просто бросил свою мать, как бросал всех, кто не был ему нужен. Когда она умерла, его разыскал какой-то человек, дальний родственник, — не помню, кем он ему приходится. И он выгнал его.

Вера немного помолчала.

— Мальчика надо лечить, но, главное, вы должны сделать так, чтобы он не мог видеться с отцом ни при каких обстоятельствах! Наташа, поверьте мне, я знаю, что говорю.

Вера вдруг спохватилась, что говорит слишком громко, и, в ужасе покосившись на дверь, добавила почти шепотом:

— Запишите мой телефон. Если вам будет нужна помощь, звоните.

Наташа не помнила, как вышла из квартиры, как спустилась вниз, как вышла на улицу.

«Значит, пока я была беременна и ждала Сережу, он встречался с Верой и уверял, что любит ее. Она сопротивлялась, не верила ему, и он оставался со мной только потому, что ему некуда было деться. А когда она сдалась, он в ту же секунду ушел, и, если бы в этот момент я лежала и умирала, он все равно бы ушел, ничто не остановило бы его — я помню его лицо. Но почему мне так больно? Почему мне сейчас так больно? Даже тогда, двенадцать лет назад, когда он бросил нас, мне не было так больно, как сейчас. Боже мой, что же это такое? Ведь я его давно не люблю… Я сама во всем виновата… Я не должка была разрешать ему видеться с Сережей. Он всегда был равнодушен к нему, и он, конечно, не нужен ему и сейчас. Ведь свою дочь он не видел ни разу… Ни разу за все эти годы. А сколько лет он не видел собственную мать? Значит… Вера права?»

Она вспомнила сбивчивые Сережины рассказы о первых встречах с отцом, его растерянный взгляд… Он, конечно, многого не понимал, но что-то чувствовал.

Сердце ее болезненно сжалось. «Бедный, бедный мой мальчик! Попросил у него денег, боже мой! Для меня!.. А я…»

Она вспомнила, какое у Павловского было лицо этой ночью, когда они говорили, стоя у подъезда, вспомнила его насмешливый взгляд. «Как видишь, я не ошибся…»

Кровь бросилась ей в голову. Да, он не ошибся: она сдалась, она как всегда сдалась, она слабее его, она всегда была слабее его, но зачем же она сдала своего сына? Нет, нет, не может быть! Этого просто не может быть. Какой бы он ни был, он бы не стал делать наркоманом собственного сына. Никогда она этому не поверит. Просто потому, потому… А собственно, почему нет? Да потому что ему это не нужно! Хотя… Что она может об этом знать? Что она может знать о человеке, который способен бросить свою мать?

* * *

Дверь открыла Зинаида Федоровна.

— Наташа, где ты была? Приходил Сережа, обедать не стал, куда-то опять убежал… Что с тобой?

— Куда убежал? Он не сказал — куда?

— Нет. Последнее время он вообще ничего мне не объясняет.

— Зачем же ты его отпустила? Мамочка, — спохватилась Наташа, — прости, я не знаю, что говорю… Я только что была у Веры.

— У Веры? У какой Веры?

— Ты мне сама сегодня о ней рассказала…

— У жены Павловского? Зачем? Что случилось? Зачем тебя к ней понесло?

— Ты была права: он — чудовище.

— Если ты о своем бывшем муже, то — безусловно. Но зачем ты пошла к ней?

— Мама, он связан с наркотиками. Я боюсь, как бы он не втянул в это Сережу.

Зинаида Федоровна схватилась за сердце.

— О Господи!

— Ты только не волнуйся! Сережа вернется, и я все ему расскажу. Они больше не будут встречаться.

— Но объясни же, что произошло.

Наташа, не вдаваясь в подробности, рассказала матери про передачу свертка и конверта, разумеется, умолчав об участии Филиппа в этой истории.

— Что ты собираешься делать? Ты уверена, что Сереже следует об этом знать?

— Да. Только так я смогу уберечь его. Он вернется, и мы поговорим.

Но Сережа не возвращался. Обе женщины блуждали по квартире, не находя себе места, в ожидании мальчика. В какой-то момент, уже под вечер, Наташа собралась пойти заплатить за телефон — на нее давила ужасная тишина, царящая в доме, и было невыносимо видеть лицо матери, на котором читался страх.

Она открыла сумочку и остолбенела: денег не было. Она вытрясла содержимое на кушетку, открыла уже почти пустой чемодан, снова бросилась к сумке в надежде, что произойдет чудо и деньги окажутся на месте. Но чуда не произошло: две тысячи франков, которые оставались у нее от разменянных в Париже долларов, исчезли. Наташа бросилась к матери:

— Мама, Сережа заходил ко мне в комнату?

— Не знаю, я была в кухне. Что случилось?

— У меня из сумки пропали деньги.

— Не может быть!

— Это он.

— Ты с ума сошла! Он не мог…

— Мог, как видишь. У тебя, конечно, ничего нет?

— Господь с тобой! Пенсия только послезавтра…

Снова началось ожидание, еще более страшное, чем предыдущее. Время двигалось медленно, вернее, оно не двигалось вовсе. Теперь они старались успокоить друг друга, говоря, что ничего страшного не произошло, что такие вещи с подростками случаются, что потом из них вырастают прекрасные люди, что Сережа всегда был хорошим мальчиком, с характером, совсем не похожим на характер отца. И чем больше они успокаивали друг друга, тем меньше верили собственным словам.