Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков Страница 20

Лиза, которой места не хватило, жалобно посмотрела на отца, но тот, сильно раздосадованный тем, что вместо одной Насти в «Феррари» загрузилась вся гостевая команда, только буркнул:

– Иди, иди. Не видишь, что ли, для твоего зада места не осталось.

– А ить как это не осталося? – подал голос Осип, вожделенно косясь на упомянутую Степаном Семеновичем часть тела Лизы. – Еще как, стало быть, осталося! А садись-ка, Лизавета, ко мне на коленки. И прокатимся. Да ты не пузырься, Семеныч, – сверкнул он крупными желтыми зубами на еще больше скисшего Гарпагина, – вывезет, ить! А чаво ж? Тут движок-то, небось, не «жигулевый».

– Да «лошадей» триста, а то и четыреста! – отозвался Астахов, с интересом наблюдая за тем, как Осип помогает Лизе сесть в машину, а потом кладет свои здоровенные ручищи на могучие бедра мадемуазель Гарпагиной.

Степан Семеныч обреченно махнул рукой…

Жак вышел из машины и ткнулся было открывать ворота. В этот момент у кого-то зазвонил мобильник. Иван Саныч конвульсивно пошарил по своему боку, потом оглянулся на Гарпагина и проговорил:

– У вас, что ли, дядя Степан?

– Не держу, – хмуро ответил тот. – Незачем все это баловство. Это у Жака кудахчет.

Телефон в самом деле звонил у Жака. Астахов поднял брови: у хозяина мобильника нет, а у прислуги, которой к тому же непрестанно урезают заработную плату, – есть. Хотя тут не Россия, мобилы стоят гроши…

Жак наскоро перемолвился по телефону, прицепил аппарат к поясу и пошел открывать ворота. Через три минуты вся компания уже проезжала мимо собора Сен-Дени, у которого, по обыкновению, было припарковано множество автомобилей. Вежливый полицейский с ухмылочкой штрафовал какого-то лохматого водилу с красной рожей богемного тусовщика, и не обратил никакого внимания на то, что Иван Саныч запустил мороженым в отиравшуюся прямо у усыпальницы французских королей тощую жрицу любви.

– Куда едем? – спросил Иван.

– В Сите, – отозвался Гарпагин. – Посмотрите собор Парижской богоматери. Можно будет проехать по Новому мосту, с него открывается прекрасный вид… (Посыпались названия парижских достопримечательностей, более всех завораживающие Настю: набережная Монтебелло, капелла Сент-Шапель, Консьержери и даже площадь Сталинграда и Севастопольский бульвар). До Парижа, насколько я помню всего два с четвертью лье отсюда.

– Сы-колько? – недоумевающе протянул Осип, для которого все французские названия, которые он именовал «фитюльками», были китайской грамотой.

– Лье – французская мера длины, – деловито вклинился Иван Саныч. – Примерно четыре километра. Два с четвертью лье – это приблизительно девять километров.

– Вот именно, вот именно, – подтвердил Степан Семеныч, с подозрением глядя на то, как Осип ковыряет ногтем кожаный чехол водительского кресла. – А вы ногти давно не стригли, Жозеф?

…Ехали с ветерком. На лице Насти был написан столь откровенный восторг, что даже Гарпагин просветлел и заулыбался, вероятно, подумав о том, что не все так безнадежно в этой жизни. Осип же время от времени вынимал из кармана плоскую флягу с коварно похищенным из подвала коньяком и потягивал оттуда. Все оставшееся время он тратил на ощупывание Лизиных рельефов и ландшафтов и глядение по сторонам, а потом и вовсе разблагодушествовался и затянул песенку, чего за ним Ваня Астахов давно не помнил:

– Ма-атор коле-о-осы крути-ить, под нами бегить Москва, обзнакомилси я с Маррррусей… и зачал я с ею гулять…

Ваня крутил головой и рассеянно-восхищенно бормотал уже привычное:

– Ен, де, труа… катр, сенк…

Гарпагин кашлянул, а потом произнес:

– Как вам, Настя?

– Прекрасно… просто клево! – с раскрасневшимся лицом повернулась к нему девушка. – У нас в России так больно-то не поездишь. На «Феррари», с низкой посадкой-то. Там таких дорог нет.

– И таких дураков нет! – поддел ее Ваня, вспомнив две канонические российские беды.

– Конечно, – язвительно ответила та. – Они же сюда переехали. Ты да Осип.

– …Маррруся отвеча-а-ала, что енто всего-о-о хуже-ей, и в грудь себе вонжа-а-ала шашнадцать столовых ноже-ей!

Осипу подпевал ветер. Скорость вжимала в кресла. Париж обнимал российских гостей струями упругого воздуха и бил в глаза. Настя даже взвизгнула на одном из виражей, когда машина уже пересекла незримую границу Парижа, и тут снова зазвонил мобильник Жака.

Шоферо-повар сбросил скорость и, вытянув аппарат, поднес его к уху.

– Моторр коле-осы крутить, под нами бегить Ма-асква, Маррруся в енституте… Сикли-фасо-всковва!..

– Это вас, месье Стефан! – сказал Жак, сбрасывая скорость уже километров до сорока и пытаясь передать телефон сидящему сзади Гарпагину.

– Меня? Кто?

Жак хотел было снова поднести трубку к уху, но тут резвящийся Иван Саныч, вальяжно расставивший локти и крутившийся во все стороны, как юла, повернулся, чтобы разглядеть какую-то девицу с собачкой, и неловко выбил мобильник из рук поваро-шофера:

– А, черррт!

– …Маррруся в крематорррье, Мару-у-усю в печь кладуть, и ейный хахель в горе-е-е… Димитрий – туть как туть!..

Мобильник вылетел из руки Жака и влепился в мостовую, теряя фрагменты корпуса, гуляющая собачка вскинула голову, Гарпагин на редкость изобретательно для эмигранта выматерился…

…и вот тут грохнуло.

Бабах!!

В том месте, где многострадальная «труба» только что ударилась о мостовую, притянув к себе нездоровое внимание собачки и ее хозяйки, – на этом месте вдруг вспузырился, разворачиваясь, распускаясь, как цветок, тугой клуб яркого пламени. Вспышка ударила, с грохотом упала и покатилась мусорная урна, а собачка подскочила на полметра и с жалобным воем ломанулась прочь, таща за собой на поводке ополоумевшую хозяйку и обильно загрязняя парижский тротуар кишечными последствиями только что пережитого потрясения.

Осип не допел куплета, в котором «хахель Димитрий» скорбел о судьбе несчастной Маруси, кремированной в его присутствии, говоря, что «я всю ей жисть испортил, и все я сделал сам, насыпьте пожалуйста в портфель мне пеплу четыреста грамм».

Осип наступил на горло собственной песне, а потом наступил на ногу окаменевшему Гарпагину, когда привстал, чтобы увидеть, как жалкие осколки мобильного телефона разлетаются в радиусе нескольких десятков метров.

– Стой! – рявкнул Гарпагин.

Жак машинально нажал на тормоз, и машина, взвизгнув шинами и едва не наскочив бампером на высокий бордюр, остановилась.

Квартал был пуст. Девица уже скрылась за углом, увлекаемая своей собачонкой. Хлопнуло какое-то окно, и из него высунулась черная бандитская физиономия, поморгала молочными белками и, ухмыльнувшись до самых розовых десен, снова исчезла.

– Квартал тут такой… – пробормотал Гарпагин ошеломленно. – Одни нигеры и арабы живут.