«Нехороший» дедушка - Михаил Попов Страница 20

— По-моему, интересно.

— Но об этом же уже писали, ты сам сказал.

— Но без Вивальди.

Теперь главный пожал плечами.

— Отдай Конкиной, что ли.

И он вернулся к своим бумагам, показывая, что они для него важнее Вивальди.

— Что-то по автобусу? — спросил я, хотя по всем правилам надо было бы уже уходить.

Сагдулаев снова откинулся на локте. Потом встал, сбросил голубой блейзер, расстегнул до пупа очень дорогую в пятнах пота рубашку. Снова сел.

— Понимаешь, невероятное стечение обстоятельств. Никто из раненых не может говорить. Потеря крови. Правда, жить будут. Очень похоже на терракт. Пострадали все члены правления, что притащились на митинг. Но кто устраивает терракт при помощи автобуса, набитого деньгами?! Стоит толпа с плакатами, подъезжает «мерседес» и — бенц!

— Говорят, сто семьдесят миллионов…

— Никто не знает точно. На месте нашли только несколько бумажек. Если деньги и были, то растащили все. Сначала эти долбанные дольщики свои доли, — он хмыкнул, — потом менты — что осталось. Откуда эта цифра — сто семьдесят миллионов?

Я не стал раскрывать источник информации. Сагдулаев продолжал:

— Откуда вообще этот автобус? Ни водителя, ни номеров… Криминалисты работают, но что они там наработают… И по инсайдерским данным, правление ни в коем случае не собиралось устраивать денежные раздачи во время митинга. Оно скорее собиралось податься в бега.

— А пострадали только члены правления? — решил я проверить полученную информацию.

— Да нет. Там еще пара активистов комитета дольщиков. Может, просто потому что стояли рядом в этот момент.

Сагдулаев вздохнул.

— Если мы принимаем версию о теракте, то можно так думать. А мы что, разве уже приняли эту версию?

Я снова пожал плечами:

— Другой-то нет.

Мы помолчали некоторое время, оба глядя в окно. Версии там не реяли.

— А этого психопата ты как сам объясняешь? — спросил Сагдулаев.

— У меня есть… одна девчушка, лет двенадцати, так вот она мне сказала, очень долго думала и сказала, что это Вивальди проснулся и мстит скверным исполнителям за то, что коверкают его музыку.

Сагдулаев удовлетворенно кивнул:

— Вот это я понимаю — версия.

По дороге домой я зашел проверить — не объявился ли Ипполит Игнатьевич. Не объявился.

Вечером позвонила Василиса.

Интересная в разных смыслах, тридцатипятилетняя, примерно, женщина, очень образованная. Конечно, со своей какой-то предысторией, слава богу, оставшейся мне практически неизвестной. Мы познакомились с нею во время одной странной поездки года три назад. Нет, уже четыре. Я тогда в очередной раз как-то повис в безвоздушном пространстве. Ни работы, ни женщины, ни определенных планов на будущее, мама уже умерла к тому времени.

Дело было в Арзамасе.

Я тогда решил вернуться к серьезным делам, раз рухнули проекты трудового обогащения — я имею в виду издательство наше несчастное, «Серебряные веки». Собирались сорить Северяниным и Кузминым на книжных развалах, а кончилось все буклетами, меню да пригласительными билетами на дрянные перформансы.

Нет, сказал я себе в очередной раз, все же было у меня за спиной и кое-какое краеведение, и культурологические порывы, отчего же не одуматься!

Стал обзванивать знакомых — нет ли какого-нибудь приличного, но денежного дела, например, написать очерк о прииске или колбасном заводе; если какой-нибудь солидный монастырь нуждается в продвижении на московские печатные арены, — я готов. Иные из знакомых обрабатывали мемуары состоятельных егерей или пивоваров, — тоже работа. Сейчас все кинулись отращивать себе прошлое. Мне помогли в журнале «Снасть». В сфере его интересов были в основном рыбалка и охота. Редактор некоторое время ковырялся карандашом в ухе, я даже отвернулся, мне не хотелось думать, что он оттуда добывает для меня идею. Он предложил мне съездить в Арзамас. Одна новенькая фирма из тех краев задумала выйти на столичный рынок с идеей «настоящего рождественского гуся». Я должен написать очерк — «Гусиные сапоги». Дело в том, что, по легенде, в старину из арзамасских краев гусей гнали стадами до Питера, и им это было не в тягость, потому что от густой местной грязи у них на лапах образовывалась керамическая обувь. Заведомая чепуха, но деньги предлагались хорошие. Я поехал. И уже там на месте как-то пересекся с делегацией московских историков, прибывших на Никоновские чтения. Выпили вечером в буфете гостиницы, сошлись. Оказались отличные ребята. А утром я на правах нового друга потащился на заседание в местный пединститут. Там такие были борения! Оказалось, что до сих пор с Расколом все так неясно. И Никона некоторые считают выдающимся государственником, а другие — исчадием ада. Причем чувствовалось, что местные, арзамасские, несмотря на хозяйскую обязанность угождать гостям, стояли против москвичей каким-то невидимым фронтом. И москвичи, чувствуя сопротивление, немного мямлили, жались, одна только девушка Василиса рубила с плеча, выступала от чистого научного сердца.

Вечером в специальном институтском зале сели за стол. Пили. Тут же стояло пианино, затеялись песни. Хорошие, душевные — «Вот кто-то с горочки спустился» и тому подобное. Много говорилось, что провинция — это не Москва, она лучше, она поет душевнее и хранит что-то такое, что в Москве разбазарили, расторговали, и мелодий нет после Свиридова, с чем я был согласен, хотя про себя думал, что не все в этой правде правда. В какой-то момент я оглянулся на оставленный стол. И увидел жутковатое зрелище. Кандидат наук Василиса сидела на дальнем краю, а к ней с двух сторон клонились бороды шести или восьми суровых арзамасских знатоков. Василиса бойко и твердо отвечала во все стороны, но было понятно, что ей не совсем по себе.

Я пришел на помощь. Сел рядом. Мгновенно разобрался в ситуации: наивная никонианка отбивалась от самых натуральных, хотя и ученых староверов. Это были не современные люди, а просто Аввакумовы кумовья. Они так сверкали глазами, что можно было подумать — только мысль о возможном привлечении к ответственности мешает им обойтись с ней по своему желанию.

Образование у меня незаконченное химическое и заочное журналистское — значит, никакого, но я собрал ошметки знаний, прибавил немного цинизма и юмора, и тремя этими плетками отогнал бородачей на безопасное расстояние.

В этот вечер я был за свое речевое рыцарство вознагражден. Тут дело было именно в этом, в благодарности спасителю. Разумеется, ни мои интеллектуальные способности, ни мои внешние данные были ни при чем. Никонианке и правда понравился мой поступок. Интерес усугубился тем, что я честно признался: все случившееся для меня — удивительный анекдот. Я уже предвкушаю, как буду веселить своих московских знакомых. Оказывается, не все живут так. Помню только имена деда и бабки, да и то лишь по материнской линии. А прадед сливается с серыми народными толщами где-то на достолыпинской Украине, и это ни в малейшей степени меня не волнует. Мне даже и детство собственное не вспоминается. Вот будущее — интересно. Очень, очень меня занимает — что там впереди!