Знак змеи - Елена Афанасьева Страница 20

- Разворачивай! На Дон гони! На Дон!

Комендант таможни сообщал «почтенному Лазарю Назаровичу» о трагедии, разыгравшейся в доме его зятя.

«Неведомо, какой бес попутал, только, по моему разумению, прибил он жену свою, дочку вашу, до смерти. Не пожалел и внучонка малого, ударил мальчонку по головушке, что череп прошиб. Малец пока не помер, а станет ли жить, одному Богу известно! Злодей схвачен и посажен под арест, где и будет содержаться до особых ваших распоряжений...»

Единственный раз за жизнь видел Ованес, чтобы по лицу отца текли слезы.

Вид арестованного зятя был страшен. Ничего не осталось в нем от молодого, сияющего жениха, которого три месяца назад проводили они от своего порога. Сидящий теперь перед отцом арестант более напоминал безумного и все повторял:

- Не я... не я... Бил, но не убил... Не я... не я...

Постепенно из несвязного полусумасшедшего бреда дело стало проясняться. Жизнь молодых после приезда в Темерницкую таможню шла неплохо. Молодая жена все больше молчала, лишь играя с сыном в свои восточные погремушки, что-то тихо гулила ему на ушко, но счастливому мужу хватало того, что жена могла дать без слов.

Поселились в крохотном, наспех сложенном домишке, но в тот же месяц на богатое приданое начали строить каменный дом. И место досталось знаковое, у входа, отведенного для будущих ворот, камень из земли огромный не выворотить. Сказывали, с древних племен на донских курганах камни, подобные этому, остались.

- Улиц в Полуденке еще не разметили, так мы на камне том и написали, что будет здесь наш дом.

И постройка была Наринэ в радость.

Сама в глине вымазывалась, тесаные камни укладывала. Говорю - не барское это дело, без тебя сложат! Молчит, улыбается только и глиной камни замазывает. Денежку из приданого вашего - туман персидский - в стену заложила, для пущего богатства...

Все шло хорошо до тех пор, пока не подбросили молодому мужу странное послание.

- Писано было, что никакая Наринушка не честная вдова. Что еще в Персии спуталась она с отцом своим Лазарем и выродка от отца прижила. А вдовой объявили, дабы позор скрыть. И приданое немереное дали, чтобы со двора срамницу скорее сбыть.

На лице Лазаря желваки ходуном заходили. Зять продолжал:

- Грех на мне! Ударил, каюсь! Как письмо прочел, в сознании помутилось. А еще негоциант заезжий, чей груз в ту пору досматривали, поднес вина. И вино то было со вкусом ненашенским, как с полынью, но не полынь это, не горчит, а сладит да туманит. От вина того плыло перед глазами, до дому едва дошел. Хотел у жены правды доискаться, она молчала. Я и ударил в сердцах.

Руки арестанта тряслись.

- Ударил, но не убивал! Вот те крест, не убивал! Ударил и аки в пропасть какую провалился. Как очнулся, углядел две лужи крови вокруг жены и пасынка, да я за сына Назарушку почитал... Не мог я... Не мог... В доме все перевернуто, подушки, перины вспороты. Да все туманы с богатого приданого пропали...

Отец молчал. Спросил лишь, не объявлялся ли на таможне кто чужой. Вместо ошалелого зятя, бормочущего лишь: «Господь видит, не мог я такого натворить, не мог...» - отозвался сам комендант:

- Как разобрать-то, кто свой, кто чужой? Негоциантов много с грузом едет. Через наш Темерник короче, чем через Астрахань, и уж куда безопаснее, чем через Терек... Один из пришлых расхворался и в горячке пролежал неделю-другую. В аккурат за день до смертоубивства и отъехал.

Отец спросил, не было ли чего необычного в их непрошеном постояльце.

- Бусурман, он и есть бусурман. Глаза чернющие, брови кривые, шрам через всю щеку. Да еще и змея вкруг пальца три раза обвитая обрисована...

Шрам... Змея вкруг пальца... Кровь на осколках оконного стекла их дома в Астрахани... Иоакимкины страхи про бусурманову руку со змеей... Ованес поглядел на отца и понял, что они оба подумали об одном и том же.

- Не зять это сделал! - только и молвил отец. И, повернувшись к помешанному арестанту, добавил: - Если и есть грех на мне, то не тот, что тебе описали.

Подойдя ближе, взял зятя за подбородок.

- Кровосмешением не грешен! На тело дщери своей вовек не посягал, - честно ответил отец. Умолчав лишь о том, что убиенная дочерью ему и не приходилась.

* * *

Маленький Назарка от удара по голове не умер, но который день лежал не шевелясь. Отец хотел везти его с собою в Москву, но таможенный комендант отговорил:

- Мальца не троньте. Не сегодня завтра помрет, хоть похороним по-людски, подле матери, а не в неведомом краю. Дорогой лишь растрясете, мук дитятку невинному прибавите.

С тем и уехали. Перед отъездом постояли над свежим холмиком на донском берегу, перекрестили отпущенного из-под стражи, но явно тронувшегося умом зятя, и уехали.

- Вот и все! - сказал отец, когда южные степи сменились среднерусскими лесами. - Долгу моему конец. Награду за службу от шаха получил, а слова своего и не сдержал. Ни камни, дороже которых на свете нет, не сберег, ни жену его с сыном от смерти не оградил. Даже имени их не сохранил. Остается тебе, Иван, после меня долги отдавать.

Ованес спросить хотел, какие такие отцовские долги переходят теперь на какого-то Ивана, но прежде поинтересовался:

- А Иван, это кто?

- Иван - это ты. На Руси мы, значит, быть тебе Иваном Лазаревичем Лазаревым. А нам всем Лазаревыми. Где жить, так и петь. Иначе род наш на русской земле не возвысить. Ми дзеров эрку дзмерук чен брни, - добавил по-армянски он, и сам на русский перевел: - Одной рукой два арбуза не удержать.

* * *

Долгой дорогой до Москвы отец рассказал все, что успел поведать ему шах, и все, что узнал сам Лазарь о пяти великих алмазах. Лазаревы по-прежнему не знали, кому удалось опередить их той июньской ночью в шахском дворце. Подозревали и индийского ювелира, которого шах привез с собой из Дели и который после гибели шаха исчез столь же стремительно, как и они сами, и всех прислужников, что входили в шахскую залу во время той трапезы, и других, ненавидевших Надиру, жен и наложниц.

Ищейки Лазаря рыскали от Мешхеда до Дели, но щедро оплачиваемые поиски раз за разом заводили в тупик. До своей смерти отец успел узнать лишь, что след «Горы света» - «Кох-и-нура» - нашелся в Кандагаре, в сокровищнице афганских эмиров, а срезанный с балдахина Павлиньего трона желтый алмаз с вязью «Шах» так и остался в Персии и переходил из рук в руки все новых и новых иранских шахов, быстро убивавших и свергавших друг друга.