Добрые слуги дьявола - Кармен Посадас Страница 20

Однако с тех пор как Инес перевалило за сорок, она стала с большим пониманием относиться к другим людям: она признавала, что не так-то просто быть Игнасио де Хуаном. Вероятно, очень тяжело быть знаменитым писателем, переведенным на тридцать семь языков, и постоянно оставаться на высоте — это особенно сложно, поскольку в его образах соединены множество качеств, редко встречающихся в одном мужчине. Во-первых, Игнасио де Хуан обладал идеальной внешностью для того, чтобы быть легендарным писателем. Его сумрачный и несколько чахоточный вид в сочетании с высоким ростом и соответствующей одеждой, тоже в темных тонах, свидетельствовал о великом таланте. Сам Игнасио де Хуан, поддерживая этот имидж, всегда поднимал воротничок рубашки, чтобы густая черная шевелюра с проседью на висках небрежно выбивалась, придавая ему еще более мудрый вид. Вдобавок ко всему этому серые глаза, настолько близорукие, что казались пристальными, хотя в действительности не было случая, чтобы писатель интересовался чем-либо, не имеющим непосредственного отношения к своей собственной персоне. Загадка, аура, маркетинг — можно сказать что угодно, но факт, что все эти качества помогли ему создать легенду о себе, так же как и его блестящие романы, написанные всегда от первого лица и окутанные тем ореолом достоверности, которым обладает лишь абсолютный вымысел. В реальной же жизни Игнасио де Хуан был довольно далек от главных героев своих произведений, страдающих космическим одиночеством, сильных и одновременно беспомощных перед необъятностью тоски. По крайней мере он был далек от них теперь, потому что, как известно, прожив холостяком до того времени, пока сердце не напомнило о себе неприятным сюрпризом, заставляющим задуматься любого мужчину, Игнасио де Хуан, возраст которого перевалил за пятьдесят, решил перестать быть волком-одиночкой и женился. Его женой стала верная поклонница, мать по призванию и стюардесса по профессии, которая, к счастью для себя (или благодаря своей проницательности), всегда витала в облаках.

Тысячи воздыхательниц, глупые обязательства, мешающие литературному творчеству, груз всемирного признания, требующий от него все больше времени и сил («ради Бога, только не говорите, что мне опять дали премию в Токио, как мне это надоело!»), — такой крест трудно нести, Инес понимала. Так он и жил — преследуемый успехом и поклонниками, как другие люди — бедностью и кредиторами. Кто придумал, что нельзя быть ни слишком богатым, ни слишком стройным? Игнасио де Хуан знал, что это сказала глупая миллионерша, возможно, верно отразившая психологию несчастных богатых девочек, но, безусловно, эта сентенция не подходила для других случаев — например, она никоим образом не применима по отношению к интеллектуалам и их проблемам. Потому что тонко чувствующие и талантливые люди могут стать и слишком богатыми, и слишком стройными или, что то же самое, — слишком успешными и привлекательными. И лучшим доказательством тому был он сам, заставивший понервничать своего литературного агента (а также сорок восемь издателей, тридцать семь переводчиков и миллионы читателей), объявив о намерении начать новую жизнь в монастыре на берегу Янцзы.

К счастью, это твердое намерение все же осталось неосуществленным, и, ко всеобщему удовольствию, Игнасио де Хуан остался в этом суетном мире, в доме на улице Альтамирано, продолжая бороться с пожиравшим его успехом.

С этими беспорядочными мыслями в голове, но не забывая о необходимости строго придерживаться своей «азбуки Морзе» и помнить о возможных ловушках, Инес поднималась по лестнице навстречу любовному свиданию. Она позвонила, и дверь открылась. Господи, хоть бы не сесть в лужу на этот раз! Ну-ка, со мной все в порядке? Инес поправила волосы, юбку…

— Привет, Игнасио.

— Здравствуй, красавица, пройди на минутку сюда, в комнату справа. Один момент, я не ждал тебя так рано.

Инес не раз испытывала искушение узнать у женщин, с которыми она вот уже несколько лет разделяла особое расположение Игнасио де Хуана, является ли посещение этой комнатки обязательным подготовительным этапом каждого свидания: может быть, таким образом он выгадывал время для того, чтобы совершить гигиеническое омовение? Потому что, с каким бы опозданием ни являлась Инес на свидание, первыми словами Игнасио де Хуана всегда были неизменные: «Пройди на минутку сюда, в комнату справа. Один момент, я не ждал тебя так рано».

В комнате было уютно, и ждать приходилось недолго, поэтому иногда, и особенно на этот раз, Инес склонялась к мысли, что дело тут вовсе не в омовении: просто эта комната — своего рода тематический мини-парк, служивший для того, чтобы напомнить гостю о том, кто такой хозяин дома. В кабинете была собрана исчерпывающая информация об Игнасио де Хуане в самых различных формах: дипломы, висевшие на стенах как картины, вырезки, фотографии и целая коллекция мелочей, рассказывающих об одном и том же и единственном персонаже. Вынужденная пауза была достаточно продолжительна для того, чтобы внимательный посетитель успел рассмотреть полное собрание сочинений Игнасио де Хуана на всевозможных языках — от сербского до чеченского, не говоря уже о баскском, саамском и берберском. Что до различных изданий на основных языках — французском, английском, немецком, русском, японском, китайском — их просто нельзя было не заметить, поскольку они были выставлены прямо перед носом посетителя, так же как и сопровождавшие их рецензии из местных газет с переводом на испанский язык. Однако, тогда как стены комнаты изобиловали информацией, мебели в ней было немного, всего один стол и три стула. Однако Инес едва успела на них взглянуть, как в дверях на несколько секунд опять возник Игнасио де Хуан, в черных джинсах и лиловой рубашке «поло» с длинным рукавом. «Извини, детка, я тебя слушаю, как дела? А у меня сейчас работы по горло», — проговорил он в трубку телефона и снова исчез, позволив Инес продолжить свои наблюдения. Интерьер кабинета при более внимательном рассмотрении вызвал у нее еще один вопрос: очень хотелось бы спросить у женщин, тоже бывавших здесь, не возникало ли у них настойчивого и странного ощущения, что из этой комнатки несколько минут назад вышел кто-то, оставивший на столе огромное количество корреспонденции. Эта почта была совершенно иного рода, чем получала Инес: ее составляли не счета и рекламные листовки, а письма от людей, от живых существ — красивые конверты с тщательно выбранными марками, с монограммами, а также множество журналов, все еще в целлофане, с фотографией писателя на обложке.

Однако больше всего в этой комнате Инес удивляло предназначение стульев. Как она успела убедиться в очередной раз, все три не стояли пустые в ожидании гостей, а предлагали для ознакомления различные вещи, разложенные на сиденьях. На одном из стульев лежали газеты на хинди, хорватском, нидерландском, польском, предусмотрительно загнутые на тех страницах, где было понятно лишь имя Игнасио. На другом стуле покоились несколько дипломов — вероятно, дожидаясь очереди быть вставленными в рамку. Однако на сей раз Инес больше всего заинтересовал третий стул, где лежал открытый экземпляр самого знаменитого романа Игнасио де Хуана «Глаза Гоголя».

«Чтобы Вы не завидовали «Гарри Поттеру», — говорилось в посвящении, написанном красивым старинным почерком сельской учительницы, — пожалуйста, примите этот плод моей пятилетней работы в знак моего безусловного преклонения перед вашим талантом». «Ну и ну», — удивилась Инес, увидев, что «Глаза Гоголя» — 526 страниц — были переведены на латынь и изданы в красивом кожаном переплете. «Еще одна поклонница», — подумала она, и в ее фотографическом воображении возник образ переводчицы (наверняка сорокалетняя женщина, такая же, как и она сама, одинокая или разведенная, наверное, тощая, с птичьим личиком, тонким носом и скошенным подбородком). В этот момент вошел Игнасио де Хуан.