Nevermore - Гарольд Шехтер Страница 20

ВСЕ ПОПЫТКИ ПОСЛЕДОВАТЬ ПРОЩАЛЬНОМУ СОВЕТУ ПОЛКОВНИКА и, выражаясь его своеобычным языком, «малость всхрапнуть» имели весьма незначительный успех. Сон мой был до крайности беспокойным, краткие периоды лихорадочной и наполненной видениями дремоты сменялись долгими тягостными часами бодрствования. Подобно раненому, который вопреки собственному разумению расчесывает только что затянувшую язвину, мой взбаламученный мозг расставался с тревожными событиями только что миновавшего дня лишь затем, чтобы обратить к трудностям и опасностям дня предстоявшего.

В этой второй части моих размышлений главное место отводилось тем двум индивидуумам, коих мы с Крокеттом намеревались посетить на следующий день. Немногие сведения о Роджере и Мэрилинн Ашер, которыми я располагал, происходили главным образом из слухов, ибо я никогда не видел воочию ни ту, ни другого из этой до болезненности склонной к уединению пары. Я знал, что брат и сестра, перевалившие уже за середину отпущенного человеку земного срока и так и не вступившие в брак, были последними представителями некогда славного рода Ашеров, чье имя вместе с их неизбежным концом также подстерегало полное и окончательное забвение. Я знал также, что при всей склонности обоих отпрысков рода Ашеров к необычному и даже эксцентричному поведению, стяжавшему им репутацию людей трудных, если не вовсе несносных, их личные недостатки по крайней мере отчасти искупались глубоко укоренившимся в их сердцах чувством гражданского долга, которое проявлялось в обильных пожертвованиях на общее благо, в особенности — на благо культуры.

В результате это славное имя мы видим по всему городу на зданиях оперы, музыкальной академии и театров, в том числе на славном «Театре Ашера», что на Файетт-стрит.

Преданность культурной жизни своего родного города по иронии рока объединяла Ашеров с архиврагом их семейства, покойным Джуниусом Макриди, который на гребне своей фортуны тоже был весьма почитаем как безмерно щедрый покровитель театрального искусства города Балтимора.

Пока я лежал в темноте своей спальни, уткнувшись головой в подушку, меня внезапно поразила мысль о косвенной, отдаленной и все же вполне реальной связи между Ашерами, Макриди и мной самим. Общей нитью, привязывавшей меня, хоть и не слишком прочно, к этим двум семействам, было родство с находящимся все еще в зачаточном состоянии американским театром, одним из лучших украшений коего была, в пору своего, увы, слишком краткого земного существования, моя мать Элиза По.

Отбросив покрывало, я со стоном поднялся с постели и босиком, облаченный лишь в ночную рубашку, осторожно проложил себе путь из темного склепа спальни в кабинет. Усевшись за письменный стол, я чиркнул спичкой и зажег огонек масляной лампы. Тусклая окружность желтого света легла на загроможденную поверхность стола.

Мое рабочее место, как бюро всякого истинного литератора, было полностью покрыто пестрой смесью книг, орудий письма, рассыпанными листами чистой бумаги и толстыми стопами бумаги исписанной. На одной из этих кип в качестве весьма сподручного пресс-папье покоилась изящная старинная шкатулка красного дерева. Обеими руками я осторожно снял этот предмет с шаткого пьедестала и положил перед собой.

Уже много лет эта коробочка принадлежала мне — с тех самых пор, как в редком для него порыве щедрости мой недавно скончавшийся опекун, скупой ричмондский торговец Джон Аллан передал ее мне. То был чрезвычайно изысканный предмет на редкость элегантной формы; его гладкую, покрытую блестящим лаком крышку скреплял хитроумнейший миниатюрный замок. Выдвинув средний ящик своего бюро, я пошарил внутри и извлек крошечный медный ключик на тонкой цепочке. Аккуратно вставив ключ в предназначенное для него отверстие замка этой маленькой шкатулки, я отворил замок и осторожно поднял крышку.

С тех пор как я получил этот подарок к своему шестнадцатилетию, я превратил его в свой «сундук сокровищ», в хранилище наиболее драгоценных для меня предметов и документов. Среди прочего здесь хранились немногочисленные и в силу своей скудости тем более ценные для меня сувениры трагически быстротечной жизни моей матери и ее преждевременно оборвавшейся карьеры: рекламка спектакля «Мисс в молодые годы» Дэвида Гаррика, [24]в котором она исполняла роль инженю — шестнадцатилетней Бидди Белэр; миниатюрный портрет моей матери в роли понапрасну обвиненной, обреченной на смерть Дездемоны; и несколько пожелтевших вырезок из газет — отзывы на ее игру в пьесах «Время покажет», «Разгневанный муж», «Уловки красотки» и в бессмертных трагедиях Шекспира.

Вынув из ларца эти ветхие и хрупкие бумаги, я бережно разложил их перед собой и принялся изучать. Достаточно быстро я наткнулся на то, что искал.

То был подробный обзор постановки «Короля Лира» в известном балтиморском «Театре на Фронт-стрит» осенью 1807 года. Воздав пылкую хвалу «душераздирающему портрету» страдающей Корделии в исполнении моей матери, автор отметил также местных знаменитостей, присутствовавших на премьере. «Среди заполнившей все места в грандиозном зале публики находилось и первые лица Балтимора, — писал обозреватель. — В числе тех, кто по окончании спектакля приветствовал мисс По громоподобной овацией, следует назвать судью Стивенсона Арчера, главу апелляционного суда; мистера Септимуса Дж. Клейпула, владельца „Ежедневной газеты Балтимора“, доктора Джареда Паркхерста с супругой; мистера и миссис Джуниус Макриди; миссис Джозайя Никодемус, вдову прославленного капитана; и мистера Сэмюэла Огдена Ашера».

Вот оно, свидетельство той странной, знаменательной связи, о которой я размышлял, лежа в постели! Говорю «знаменательной», поскольку сочетание фамилии «По» с именами Ашеров и Макриди показалось мне подлинным предзнаменованием событий, происходивших ныне.

Несколько минут я просидел за столом неподвижно, воспроизводя внутренним зрением тот давний вечер, когда потрясающая игра моей матери в роли святой, обреченной дочери Лира подняла искушенное и даже пресыщенное общество на ноги в неистовой буре громогласного восхищения. Но постепенно мной овладела глухая летаргия, сродни той инертности, коя наступает после безумного возбуждения опиумного сна. Веки отяжелели, словно свинцом налились, и из глубочайших недр моего существа исторгся звучный зевок.

Я убрал реликвии трагически краткосрочной жизни моей матери в ларец и вернул шкатулку с сокровищами на место. Столь властной была охватившая меня усталость, что простая задача подняться на ноги, пройти через комнату и вернуться в постель казалась совершенно немыслимой. Погасив масляную лампу, я скрестил руки на столе, уронил на них клонящуюся голову и мгновенно погрузился в глубочайший сон.