Иерусалимский ковчег - Александр Арсаньев Страница 20

— А обыск у него дома? А похищенное послание?

— Да, что-то тут не вяжется, — согласился Кутузов. — Пожалуй, как это ни прискорбно, вы и правы. Задействовано здесь третье лицо! Так что, Кольцов, дерзайте! Письма вы должны мне лично в руки отдать!

— Сколько их? — поинтересовался я, потому как собирался выполнить это поручение, самым что ни на есть должным образом.

— Три, — коротко ответил Иван Сергеевич. — Два письма в Баварию и одно в Россию, — уточнил наставник.

Мне невольно подумалось о том, как символично это число. Три степени посвящения мне были известны: Ученик, Подмастерье и Мастер.

Это задание показалось мне роковым, потому как от меня зависела судьба всего нашего Ордена, а может быть, и всего российского розенкрейцерства.

— Так мы можем на вас надеяться? — снова поинтересо— вался Кутузов.

Я заверил его, что сделаю все, что только смогу.

— А кто выступал поручителем Строганова? — осведомился я. — Неужели он мог не знать о долгах этого легкомысленного мальчишки?!

— Мне бы не хотелось открывать его имени, — ответил Кутузов. — Но он уверял меня, что не ведал ни сном, ни духом о проблемах этого юноши. За это, будьте спокойны, с него взыщется должным образом! — последняя фраза в устах наставника прозвучала угрожающе.

— Я должен с ним встретиться, — настаивал я.

— Это не в интересах нашего Ордена, — твердо ответил Кутузов. — Он в любом случае не сможет сказать вам ничего нового!

— Но…

— Это не обсуждается! — оборвал меня Кутузов. Я мог только гадать, что скрывается за его настойчивым нежеланием знакомить меня с поручителем Строганова.

— Я хотел выяснить…

Иван Сергеевич вновь перебил меня:

— Яков Андреевич, вы меня утомили. Господин, которым вы так настойчиво интересуетесь, находится с секретным заданием в европейском круизе. Потому его встречу с вами устроить просто-напросто невозможно! Я могу вам только открыть, что, согласно его словам, Виталий перед своей смертью собирался сказать ему о чем-то важном. Возможно, это было раскаяние, и он хотел сознаться в содеянном. Возможно, — Кутузов пожал плечами, — его слова подтверждают именно вашу версию, и он не успел о чем-то сказать… Впрочем, дело за вами!

Кутузов покинул меня через тайную дверь за коричневым гобеленом, прихватив с собой мой холщевый мешок, чтобы снова положить под замок его содержимое, и я погрузился в нелегкие размышления.

Конечно, события могли развиваться немного иначе, чем я полагал в начале. Кто-то, заинтересованный в том, чтобы ложа была закрыта, мог потребовать тайную переписку в счет карточного долга Виталия, заранее этим кем-то и подстроенного. Кстати, имя этого человека, согласно моим рассуждениям, так или иначе, должно было быть известно заике-щеголю Гастролеру, которого я и собирался в самом ближайшем будущем отыскать в родимой Москве. Устрашившись содеянного, Строганов с собой и покончил. Хотя, раскаявшись, он и оставил письмо, уличающее того, кто польстился на переписку. Этот человек, не имеющий никакого отношения к масонам, об этом проведал и выкрал послание. Это в некотором роде меняло дело, но не облегчало расследования, так как из цепи выпадало еще одно связующее звено. К тому же, оставалось необъяснимым, откуда в его рундуке взялась масонская атрибутика! Если только от самого Строганова, который, в спешке покидая собрание, прихватил ее с собой вместе с письмами и передал своему заимодавцу. Но Строганов не был Мастером. Зачем ему мог понадобится во время ритуала чужой, не принадлежащий ему фартук? Если только для отвода глаз?

В тот факт, что заимодавцем являлся сам Гастролер, я не верил. Ну не укладывалось в моей голове, что шулер мог интересоваться политикой!

Имела право на жизнь и немного иная версия, которая в целом почти совпадала с первой. В ней было только одно отличие — неофита убрали, чтобы он ничего не смог рассказать после того, как передал переписку.

И тем не менее, я настаивал на своей самой первой вер— сии, изложенной мною Кутузову в самом начале нашего разгово— ра. Только тогда я понятия не имел о похищенной переписке, в которой и заключался смысл всего происходящего. Был некто третий, кого Строганов знал в лицо. И этот третий поспешил от опасного свидетеля избавиться, подстроив самоубийство!

Оставалось лишь выяснить, кому выгодно, чтобы наша ложа закрылась? Однако этот вопрос представлялся мне чрезмерно трудным. Я и не надеялся докопаться до истины, пока не найдется таинственный Гастролер. Хотя кое-какие предположения имелись и у меня. Но носили они крамольный характер. Я даже сомневался, записывать ли мне эти мысли в своем дневнике, который манил меня с палисандрового столика. Мне страстно хотелось взяться за остро заточенное перо.

Речь шла о соперничестве, которое назрело в глуби самого масонства, которое склонен я был назвать скорее нравственным разложением, нежели поиском высшей истины. Эти слова дались мне с трудом, потому как в разгадке тайн мироздания видел я предназначение, мне предначертанное свыше.

К примеру, я знал, что «Астрея», одна из известнейших петербургских масонских лож, строила козни ложе «Ищущих манны», лишь бы выбить противника из седла и заполучить в свое безраздельное владение древнейший шотландский ковер с символическими изображениями и акт той же самой шотландской ложи, которая по праву звалась одною из первых масонских организаций.

Злые языки даже утверждали, что лично сам генерал Кушелев, возглавлявший «Астрею», доносил Александру Благословенному об орденской деятельности.

Не сложно было предположить, что кто-то захотел проделать нечто подобное и с орденом «Золотого скипетра». Возможно, — вдруг догадался я, — мы тоже готовились получить во владение какой-то особо ценный предмет, древнейшее сокровище или священную реликвию. Но неужели кто-то из братьев?! От этой мысли мне едва ли не делалось дурно! Как может против «Золотого скипетра» интриговать другая масонская ложа?! Ведь мы же единое целое, все вместе мы строим на бренной земле храм братской любви и взаимопомощи!

Но я решил особенно в эту тему не углубляться, не было у меня совершенно никаких доказательств, одни только домыслы!

И все же я решился набросать Кутузову записку с вопросом, от ответа на который зависела судьба моей завтрашней поездки в Москву.

После этого я провалился в глубокий сон, который и промучил меня почти что до самого утра. Объятия Морфея оказались неласковыми, своею волей он погружал меня в самые темные и непроглядные глубины Аида.

Во сне тихой поступью подкрадывался ко мне коварный убийца в белом фартуке на красной подкладке. В руке он сжимал огромный молот в форме тетраэдра.

— Остановись! — крикнул я. Но убийца захохотал. Во сне я не увидел его лица, скрываемого за капюшоном монаха. Только во тьме фосфорическим светом горели его глаза.

— Au secours! — воскликнул я и проснулся, обливаясь холодным потом.