Стая бешеных - Фридрих Незнанский Страница 20

Некоторые талантливые ученики оставались даже после прохождения курсов в монастыре, но затем, возгордясь, исчезали бесследно. Точно так недели две спустя таинственно исчез Зорро, и примечательно, что ни Пипетка, ни Цыпа словом не обмолвились об этом.

Сынок повстречал бабу Люсю в репетиционном зале. Величественная старуха сидела в засаленной кофте на табурете за столом, перед ней ворохом были навалены какие-то тряпки, коробки, спички, лежала отдельно пачка «Беломора» и внизу, у ножки стола, стояла бутылка «Столичной» с газетной затычкой. На сцене, то есть напротив бабки, рассредоточились с полдюжины человек разных возрастов, преимущественно мужчин. «Сатин! – хрипела старуха. – Где Сатин?!» Никто не знал, куда девался Сатин, чем вызвали дополнительный гнев режиссера. Сынок в недоумении стоял, поводя глазами с одного актера на другого, затем тихо прокрался и сел на пол, скрестив ноги.

– Не верю! – привычно восклицала старая актриса, гневно постукивая варикозной ногой. – Не верю! Это дерьмо, вам гроша не подадут за такое дерьмо! Вы сгниете на периферии с такой игрой!

Над Люсей посмеивались, потому что в последний год она увлеклась непосредственно театром. Администрация, памятуя Люсины заслуги перед братством, ей не мешала. Люся находила целесообразным изучать высокую классику и требовала, чтобы способные тунеядцы учили текст пьесы – в данном случае Максима Горького. Это было совершеннейшее чудачество, самодурство чистой воды. Явно в ближайшее время Люсе было суждено получить по морщинистой шее за нелепое провождение времени.

Заметив в зале Сынка, Люся развернулась и, невзирая на то что палец ее был заложен на странице шедевра мировой литературы, полила незадачливого зрителя отборным, селекционным матом.

– Почему посторонние в зале?!

В остальном же братство все еще оставалось загадкой для Сынка. Некоторые простейшие механизмы функционирования этого сложного организма оказались довольно понятны. Например, ему рассказали, как откликнулось братство на войну в Чечне. Как только славная русская армия одерживала победы над злыми чеченами, на улицах появлялись изможденные ветераны в форме – нынешней или времен Афгана. Если же, напротив, наша армия терпела поражение, на улицы высыпали юные безусые солдатики в новенькой форме. В первом случае людские сердца открывались для жалости от сознания того, какова цена победы, во втором – от бессмысленности народной жертвы. Нищенская кампания, связанная с Чечней, принесла братству немалые выгоды.

Но многое оказывалось совершенно загадочным. Например, таинственная лаборатория, размещавшаяся в подвальном помещении главного здания. Ночами можно было видеть в редкие щели, что в лаборатории полыхает открытый огонь, как в адской кузнице, а от двери по всей территории разносился кислый запах химикалиев. Два раза в неделю к мастерам из лаборатории приезжал цыган и всякий раз уходил с пустыми, как казалось, руками.

Пипетка, когда Сынок попытался заговорить с ней на эту тему, рассказала, взяв с него страшную клятву, что ночами на подвальном этаже можно застать привидения – там убивают деток, а потом умерщвленные младенцы ходят, стонут и проливают над своей рано оборвавшейся жизнью призрачные слезы. Пипетка была готова присягнуть, что и сама видела пару привидений.

Удивительно было также впечатляющее количество уродов. Если у взрослых нищих увечья были преимущественно искусственно смоделированы, то дети бывали изувечены действительно и особенно страшно. Казалось, судьба не касалась только очень красивых и одухотворенных детей – те были достаточно прибыльны и без уродства.

Так тянулись дни Сынка в братстве, то незначительно приоткрывая завесу над тайной, то озадачиваясь новыми загадками. Прочие обитатели братства, кажется, не особенно интересовались обществом, в котором они жили, – быт и нравы корпорации их интересовали узко в своем кругу. Цыпу и Пипетку волновали тряпки, бабу Люсю – театр, Зорро – авантюры. И только Сынок, любопытный проныра, поставил себе целью вынюхать и разузнать тайную жизнь братства. Он догадывался, что если будет слишком усерден, то одним порезом груди на сей раз не обойдется. Но уж больно хотелось. Особенно его интересовал инфернальный подвал и запертый на все замки пустой сарай, в который он так и не смог больше заглянуть.

Но тут-то спокойная жизнь Сынка и закончилась.

Как-то на утренней поверке, когда всех опять распределяли по группам, один из надзирателей, которых здесь именовали по-лагерному «буграми», по имени Исмаил, вдруг ткнул палкой в Сынка и спросил:

– А ты в какой группе? Афганец?

– Ни в какой, – сказал Сынок правду.

– Теперь ты в строительной, – осклабился Исмаил.

– Я строить не умею, – признался Сынок.

– Научим.

С этого дня Сынок тоже трудился – он таскал мешки с цементом с утра до вечера.