Пробить камень - Фридрих Незнанский Страница 20

«Но есть же вторые режиссеры, помощники режиссеров, ассистенты, много и других смежных профессий в кино. Режиссеры монтажа, например. Они же все откуда-то берутся? Разве не из оставшихся девяноста процентов?»

«Совершенно не обязательно. На съемочную площадку люди приходят откуда угодно. Но речь не о том. Это вас устроит, Илья? Только честно. Быть ассистентом, бегать за кофе, сигаретами? Ездить за проспавшими артистами? Бесконечно выслушивать чужие „гениальные“ идеи? Делать вид, что так оно и есть? Знаете, сколько бреда выльется на вашу голову? Вы готовы к этому? Вас устроит такая работа? Это действительно то, чего вы хотите?»

«Вообще-то не думаю. Полагаю, что нет. Я сам буду снимать кино. А за сигаретами никого посылать не стану, потому что не курю».

«И какое же кино будете делать сами?»

«Простите, не понимаю».

«Ну, какое кино вы собираетесь снимать? Веселое? Или, может быть, мелодрамы? Триллеры?»

«Я вас не понимаю».

«Что вы не понимаете? Вы поступаете на режиссуру и не знаете, что станете снимать?»

«Можно задать встречный вопрос? Вот у вас бумажник из кармана высовывается. Сколько в нем денег?»

«Это несколько… неожиданно. Не помню, рублей пятьсот. Впрочем, сейчас посмотрю… Вот. Четыреста семьдесят. И мелочью еще десять. Что с того?»

«А сколько денег будет завтра к вечеру?»

«Да как же я могу об этом знать?!»

«Вот видите. А хотите, чтобы я сказал, что сделаю через несколько лет. А моя голова посложнее устроена, чем ваш бумажник, там карманов гораздо больше, не сочтите за нескромность».

…На четвертые сутки поступления, когда приятное возбуждение улеглось, когда малореалистичный поначалу факт приобщенности к альма-матер отечественного кинематографа стал потихоньку элементом повседневного быта, когда уже позвонили с поздравлениями отец из Лондона (он был радиожурналистом на Би-би-си) и мать из Новосибирска (она работала преподавателем физики в университете), Ермилов на рассвете, глядя в потолок, на котором мелькали редкие отсветы проезжающих машин, сочинил сценарий. Выдающийся. Однозначно гениальный. За тринадцать с четвертью минут. И его надо было срочно снимать. Точнее, Ермилов придумал только сюжет, а вот как писать сценарий, он представления не имел. Он, в конце концов, не сценарист, а режиссер. Хоть и будущий. Конечно, такой сценарий больше подошел бы какому-нибудь матерому режиссеру вроде Вуди Аллена или Стивена Мэдисона, но ведь надо дерзать! Гениальность самой идеи сомнению не подлежала, но он не был уверен, что сможет адекватно переложить ее на бумагу. Надо было с кем-то срочно посоветоваться. С отцом? Но тот увяз на своем английском радио по уши и вряд ли смог бы по достоинству оценить что-нибудь, не касающееся предвыборной борьбы тори и лейбористов. Мать жила в академгородке и, как делается кино, понятия не имела, хотя вкус, нельзя не признать, у нее был недурственный.

Плотников! Ермилов подскочил на постели. Надо позвонить Плотникову, как он сразу не догадался. С кем же еще поговорить о будущем фильме, как не со своим преподавателем, мастером, ведь так во ВГИКе называют руководителей групп, то бишь мастерских. А уж ему повезло так повезло: Артем Александрович Плотников был человек незаурядный во многих отношениях. Еще вполне молодой, он благодаря своей последней картине «Камнепад» был хорошо известен в Европе, чем в этот момент в России вообще мало кто мог похвастаться.

На вступительных экзаменах, правда, Плотников почти не появлялся, мелькнул на собеседовании, написал на доске два своих телефона, разрешил звонить «в любое время суток, кроме интервала с 11 утра до 9 вечера», предложил задавать вопросы, но тут его попросили на несколько минут зайти в ректорат. После получасового ожидания его помощница Ольга Александровна Боровицкая (второй педагог, на институтском сленге — подмастерье), молодящаяся между седьмым и восьмым десятком дама с вечно незажженной сигаретой между пальцами, унизанными всеми мыслимыми драгметаллами, сказала:

— Ребята, не расстраивайтесь. В эти дни у Артема Александровича очень напряженный график. А тут еще японцы приехали, пытаются уговорить его снимать фильм об императорской семье. Там у них через год-полтора принцесса должна мальчика родить, они вот заранее такие вещи планируют, акция национального значения, понимаете ли.

— Извините за любопытство, — спросил тогда именно Ермилов, — но почему они не доверяют такую процедуру японскому постановщику?

— Просто покойного Куросаву как-то угораздило ляпнуть, что из современных режиссеров ему наиболее близок Плотников, ну и японцы тут же намотали это на свои самурайские усы. Но вряд ли у них что-то получится, потому что Артем Александрович собирается в этом году всецело посвятить себя преподавательской деятельности. А он по гороскопу Весы, и для Весов очень важны их ученики, вы уж мне поверьте. Так что еще наобщаетесь с ним. Ну, до осени. — И, загоняя сигарету в пачку «Житана», Боровицкая покинула аудиторию.

Ермилову редко случалось теребить малознакомых людей, но тут все-таки речь шла о его будущем педагоге и наставнике, о человеке, который совсем скоро должен был стать ему интеллектуально близок. Отрепетировав монолог, Ермилов взялся за трубку.

У одного из телефонов Плотникова неизменно включался автоответчик, но сообщение оставить он при этом не позволял, очевидно, был уже забит, а второй номер оказался мобильным и вообще был заблокирован. Оставалась Боровицкая. Ермилов, правда, не знал, какие фильмы она снимала и снимала ли вообще, но такой человек, как Плотников, не мог иметь случайных помощников. Боровицкая была дома.

— Ольга Александровна, можно с вами посоветоваться?

— А, — сказала Боровицкая, — я, кажется, поняла. Подожди секунду, прикурю… Ну вот. Ты сценарий сочинил, правильно? Пари держу, что гениальный!

Ермилов поперхнулся и что-то соврал. На душе сразу стало муторно и беспокойно. Потом, следующей бессонной ночью, он порвал в виртуальные клочья свой виртуальный сценарий. По причине бездарности и неоригинальности последнего. Так еще до первого курса завершился первый акт вгиковского образования.

Во время своей абитуры Ермилов жил в пустой квартире школьной подружки, та на все лето укатила в Испанию, нанялась в какую-то артель собирать фрукты. Но теперь одноклассница вернулась, набросилась с порога на пельмени, о фруктах даже слышать не могла. И вот он с двумя заплечными сумками загрузился в метро. На «Проспекте Мира», на переходе с кольцевой на радиальную ветку, Ермилова, уже прилично вспотевшего под своей ношей, хлопнул по плечу толстяк со смутно знакомой физиономией:

— В общагу, Илюха? А я только оттуда. Как лето догулял?

— Неплохо. — Ермилов понял, что толстяк — тоже вгиковец, это ясно, помнил его с абитуры, других объяснений тут быть не могло. — А ты? — В таких фразах, конечно, можно обойтись и без имени.

— Класс! Это лето — просто класс. Книжку написал. — Пожалуй, толстяку было лет двадцать пять.

— Книжку?! — Ермилов прикинул, что с окончания абитуры, со дня собеседования, прошло едва ли пять недель. Значит, за пять недель толстяк написал книжку. Умеют люди работать.