Волчья сотня - Наталья Александрова Страница 20

– Прощения просим, господа казаки! – ничуть необиделся Саенко. – А вот туточки у меня есть одна вещь, так, может,господа казаки подмогнут с ней разобраться, какого она сорту и не может ли отнее быть вреда христианской душе? – С этими словами хохол хитро ухмыльнулсяи вытащил из-за пазухи большой, довоенного образца штоф казенной водки.

Казаки при виде такой невиданной редкости – в России лет ужпять, как был введен «сухой закон», и казенной водки было не достать ни прикаких обстоятельствах, так что приходилось довольствоваться самогоном –невероятно оживились и забыли о своем недоброжелательном отношении к великомуукраинскому народу. Тот же грубый красноносый казак, маленькие глаза которогопри виде штофа зажглись огнем, как угольки, какими он раскуривал свою любимуюкороткую трубочку, подвинулся на бревне, давая Саенко место рядом с собой, ипроговорил голосом куда более гостеприимным, чем прежде:

– Христианской душе вреда не может случиться ни откакой соответствующей вещи, а эта вещь и вообще самого знатного сорту, сейчас поней видно. Только надобно, земляк, опробовать эту вещь на вкус – тогда уж мыточно сможем все про нее сказать. Так что садись рядом и откупоривай.

Решительное и лаконичное предложение красноносого философабыло немедленно приведено в исполнение. Штоф откупорили и пустили по кругу.

Саенко сразу же сделался лучшим другом всего казацкогосословия. Его наперебой угощали табачком, подносили огонь к короткой, вполнеказацкого вида трубочке и вообще провозгласили единодушно, что еще самаямалость – и был бы он, Саенко, самый что ни на есть настоящий казак. Этотлестный приговор как нельзя более воодушевил Саенко, и он в подтверждение егосправедливости сообщил благожелательным слушателям, что в молодые свои годы,покинув родные места с чумаками, добрался аж до самого терского края и прожилцелый год в станице Кудебской.

– Так что, считай, я вам что ни на есть земляк!

– Земляк, земляк! – добродушно согласилиськазаки. – В Кудебской, говоришь? Вон Михеев тоже из Кудебской! Эй, Михеев,подойди до нас, тут земляк твой нашелся!

Михеев, молодой довольно казак с густыми сросшимися бровямии обвислыми длинными усами, поил в это время свою лошадь. Услышав про земляка,он с большой готовностью поручил своего коня однополчанину и степенно подошел кбеседующим на бревнах. Саенко в качестве первого и наиболее убедительногоаргумента протянул Михееву штоф, в котором еще изрядно плескалось. Михеевуважительно приложился к бутылке и, сильно потеплев лицом, обратился к новомуземляку:

– Неужто ты, братец, из Кудебской? Чтой-то я тебя вличность не припоминаю. Да и вообще ты вроде бы не казак…

– Не, какой я казак! – скромно отмахнулсяСаенко. – Я год только один у вас в Кудебской жил, по молодым годам… Атолько запомнил станицу вашу на всю мою остатнюю жизнь. Это не земля у вас, апросто мед с сахаром. Рай земной, одним словом. Земля черная, рассыпчатая какпух. Реки рыбны, прохладливы. Леса – ягод, птицы, зверя полным-полно. Садыплодовитые, огороды тугие, сочные. Луга зеленые, веселые, пчелы некусачие, медасладкие, цветы – нет душистее…

Михеев, совершенно расчувствовавшись, приложился снова кштофу. Глаза его подернулись мечтательной пеленой, и едва ли даже не слезаблеснула в очах сурового казака. Однако по прошествии нескольких задумчивыхминут, наполненных сладкими воспоминаниями, казацкая душа запросила конкретныхдеталей.

– А у кого ж ты, братец, жил? – спросил Михеевновообретенного земляка.

– Так у бабки Акулины, – с готовностью ответилСаенко.

– Это которая же Акулина? – не унималсялюбознательный казак.

– Да горбатая такая, старая совсем… То ж давно было, тыее, может, и не помнишь…

– Чего ж не помню? Возле церкви, что ли? Только неАкулина, а Аксинья.

– Во-во, Аксинья, – подтвердил Саенко, – я жговорю – давно было, я уж и забыл – Аксинью Акулиной обозвал. А неужто ещежива, старая?

– Перед самой перед германской померла. Хорошо еепомню, мальцами к ней в сад лазали, а она с клюкой-то идет, ругмя ругается.Догнать-то не может, а нам и смешно…

– Померла, говоришь? Жалко старую. – Саенко не вшутку пригорюнился. – Добрая старуха была… Ты, земляк, пей, не забывай…

Штоф снова оказался в руках Михеева, он изрядно отхлебнул,глаза его еще более затуманились воспоминаниями о славных довоенных временах.

– А вот дружок у меня был, – Саенко ковал железо,пока не остыло, – дружок был, Артемка Бережной, так не знаешь – жив ли алинет?

– Артемка? – переспросил казак. – Бережной?Так на германской же его убили.

– Точно? – Саенко насторожился, как кот передмышиной норкой. – Быть не может! Баили – видал его кто-то в прошлом году.

– Врут! – отрезал казак. – Приезжали казакинаши на побывку, привезли отцу с матерью шашку его казацкую да крестгеоргиевский – все, что от дружка твоего осталося. Помню, как мать его голосила– убивалася, а отец в хату вошел, шашку повесил, вышел обратно на крыльцо, а мыглядим – сивый стал как лунь… А заходил-то в хату – черен был как ворона крыло.

– Не путаешь ли, земляк? Может, не про того Артема тыговоришь? Мало ли казаков в германскую сгинуло, так, может, другой кто был?

– Нет, друг, – Михеев стоял на своем и начал даженемного сердиться: – как это я путаю? Отродясь ничего не путал. Всякий хохолбудет еще казаку указывать…

Окружающие казаки вступились за Саенко, напомнили Михееву,что он – не всякий хохол, а лучший друг казакам и почти что сам казак. Тут иштоф снова вернулся в руки, Михеев сделал добрый глоток и смягчился:

– Нет, земляк, точно я все помню. Бережного Артемияоднополчане приезжали, шашку привезли и крест. А самого его они схоронили подБарановичами. Так ты, земляк, – оживился вдруг Михеев, – ты с братомего повидайся! Их же два брата было – Артемий и Антон. А Антон-то здесь,есаулом. Ежели ты Артемке друг был, то ты и Антона должен помнить.

– О! – скромно потупился Саенко. – Есаул –важная птица, он с простым солдатом-то и говорить не станет! Да и не вспомнитуж он меня, давно то было – говорю же, в молодые годы…

– Вот так-то, Борис Андреевич, – полковникГорецкий выслушал подробный рассказ Саенко про беседу с казаками, – воттак-то. И кому прикажете верить: земляку есаула Бережного, который своимиглазами видел, как голосила мать над вещами убитого сына, как отец поседел надего шашкой, либо же слухам, которые распускает кто-то неопознанный, потому чтоникакой определенной фамилии Кузнецов мне так и не смог назвать?

– Я бы поверил земляку, – решительно заявилБорис, – тем более что врать ему нет никакого резона.

– Стало быть, можно с уверенностью сказать, что пробрата есаула Бережного нарочно наговорили, чтобы имелся якобы у есаула поводдля предательства…