Выжившие - Алекс Шульман Страница 20

Праздник летнего солнцестояния.

Он помнил полных женщин, которые продавали кофе с булочками за узкими столиками. Он помнил парня с шелестящим лотерейным ящиком, он притворялся, что захлопывает крышку каждый раз, когда кто-то из детей просовывал в него палец, и дети плакали и убегали, но потом возвращались снова. Столик с лотерейными билетиками по пять крон, где он выиграл первый приз, шоколадный пирог. Бенжамин чувствовал, как шоколад тает и течет под оберткой. Он помнил пледы для пикника с пятнами от кофе, на которых в неудобных позах сидели семьи, открывая свои термосы. Он помнил, что майское дерево обряжали женщины, а водружали мужчины. Радость, когда его наконец установили, и аплодисменты, уносимые ветром. Дуло сильнее, чем обычно, колонки качались, аккордеон звучал тихо и мрачно. Он помнил, что Молли разволновалась, когда верхушки деревьев зашумели на ветру и по лугу полетели листья березы. Он помнил, как они сидели рядом с остальными. Почти всегда, когда семья приходила куда-то, где были другие люди, они участвовали в общем веселье, но не до конца. Братья были одеты неряшливо, но с претензией. Мама слюной пыталась пригладить волосы Пьера. Папа раздал мальчикам купюры, и они убежали за напитками. Никто из братьев на самом деле не хотел танцевать у шеста, но мама встала в круг и поманила их с собой, они станцевали «Танец маленьких лягушат» ^[6], а потом потихоньку улизнули один за другим обратно на плед, и мама осталась в круге одна с Молли на руках, покачивала ее из стороны в сторону под Бумфаллераллу, а потом вернулась к ним, уставшая, но полная энергии; усевшись, она вскричала фальцетом:

– Ну что, дружочки, поехали дальше?

Папа тут же вскочил.

– Да, поехали!

У них была традиция: каждый раз в день летнего солнцестояния они ездили на Европейское шоссе, останавливались в придорожном кафе и обедали. Это был единственный раз за все лето, когда они обедали вне дома. Всегда в одном и том же кафе, всегда пустом в разгар праздника, ведь все остальные ели дома селедку. Папа и мама сели за столик, которые они всегда выбирали, у окна с видом на шоссе.

– У вас есть мясная тарелка? – спросил папа у официанта.

– К сожалению, нет.

– А какое-нибудь блюдо с салями?

– С салями? Да, у нас есть несколько пицц с салями.

– Можно положить мне салями на отдельную тарелку?

Официант вопросительно посмотрел на отца.

– Да… – ответил он. – Можно.

– Отлично, вот и получится мясная тарелка. А ледяная водка у вас есть?

– Конечно, – ответил официант.

Через некоторое время он вернулся с двумя стопками водки, мама и папа пригубили их. Папа сморщился.

– Комнатной температуры, – сказал он и подозвал официанта. – Принесите миску со льдом, пожалуйста!

– Недостаточно холодная? – спросил официант.

– Нет, нормально. Просто мы любим еще холоднее.

Мама и папа, улыбаясь, переглянулись, когда он ушел, ведь те, кто умеет пить, всегда прощают любителям некоторые неудобства, которые те им причиняют. Кубики льда потрескивали, когда родители опустили их в стопки они чокнулись и выпили.

За обедом становилось тише. Разговор замедлялся, папа и мама просто ели, снова заказали выпивку. Папа поискал взглядом официанта. Они больше не разговаривали друг с другом, просто говорили «хей!» перед тем, как опустошить стопку водки. Чаще всего, выпив, папа слабел, становился тяжелым, но неопасным, но в тот раз все было иначе. Бенжамин сразу же заметил какое-то раздражение, которого раньше в папе никогда не было. Он громко, на все кафе, закричал «эй!», когда официант не заметил, что он его подзывает. Бенжамин трубочкой надувал пузыри в напитке, и папа велел ему прекратить. Бенжамин снова пустил пузыри, и тогда папа отобрал у него трубочку и попытался разломать ее. У него не получилось, пластмасса почему-то не поддавалась, папа попробовал снова, он старался так сильно, что даже заскрипел зубами. Когда папа понял, что трубочка все еще цела, он бросил ее на пол. Мама оторвала взгляд от лежавшей у нее на коленях Молли, оценила обстановку и снова опустила глаза. Бенжамин разволновался, он не решался поднять взгляд на папу. Он ничего не понимал. Он чувствовал, что что-то идет не так, как обычно. Дальше он будет осторожнее.

Они снова сели в машину. Бенжамин был настороже: самые серьезные конфликты всегда разворачивались именно здесь, когда вся семья была заперта в замкнутом пространстве. Именно здесь происходили самые страшные ссоры между мамой и папой, когда папа, налаживая радио, вилял машиной, или мама пропускала поворот с шоссе, и папа ругался, указывая на исчезавший за окном съезд.

– Ты действительно поведешь машину? – пробормотала мама, когда папа выезжал с парковки.

– Да, да, – ответил папа.

Бенжамин сидел на заднем сиденье в центре, на своем месте, оттуда он мог следить за родителями, дорогой и братьями. Когда папе нужно было свернуть с шоссе, он слишком резко дернул руль, и машина влетела в пролесок у дороги, в лобовое стекло ударили ветки и камни.

– Держи! – закричала мама.

– Да, да! – ответил папа.

Он поехал дальше, вцепившись в руль, и передержал низкую передачу, поэтому, когда он все-таки переключил ее, автомобиль дернулся, и головы мальчиков на заднем сиденье мотнулись в сторону. Бенжамин следил за папиным взглядом в зеркале заднего вида, видел, как он закрывал глаза, а машину мотало по всей дороге. Бенжамин не решался ничего сказать, он мог только молча и сосредоточенно смотреть на дорогу, словно сам был за рулем. В боковое окно он заметил, что они приближаются к канаве. Пьер беззаботно читал найденный на полу комикс. А Нильс, прижавшись головой к окну, внимательно наблюдал за тем, как опасно машина болталась по дороге. Дорога стала у́же, перешла в грунтовку, по обеим сторонам которой росли деревья. Папа ехал по лесной дорожке, уже совсем близко, они уже поднялись на крутой холм, уже въехали на узкую дорожку к дому, осталось лишь съехать вниз, и Бенжамин подумал, что, кажется, все-таки обошлось.