Камни последней стены - Чингиз Абдуллаев Страница 20

— Нигбур погиб в автомобильной аварии несколько дней назад,— подтвердил Дронго.

— Ему помогли, или он погиб сам? — спросил Бутцман.

Все сотрудники МОССАДа, слушавшие разговор, насторожились.Андрей замер, ожидая ответа Дронго. Даже его напарница повернула голову,прислушиваясь, что именно он скажет. Тот сделал большую паузу, понимая, каквнимательно его слушают, и сказал:

— Он погиб сам. Говорят, заснул за рулем. Вы же сами сказали— прошло столько лет. Кому он был нужен? Неужели вы думаете, что он до сих порхранит какие-то секреты?

— Нет, — огорченно подтвердил Бутцман, — конечно, нет. Какиесекреты? Прошло столько лет. Нас отстранили от работы еще в девяностом.

Последние фразы он говорил, очевидно, для сотрудниковМОССАДа. Так получилось, что его интересы совпали с интересами Дронго. Оба былизаинтересованы в том, чтобы убедить сотрудников разведки в полнойблагонадежности оставшихся в живых сотрудников группы Хеелиха.

— Я хотел вас спросить о погибших, — продолжал Дронго. — Вымогли бы описать Хеелиха и Шилковского?

— Полковник Хеелих был надежным человеком. Таких офицеровбыло очень немного, — сказал Бутцман. — Шилковский был умным, может, болеерасчетливым, более тонким. У того и другого был безупречный послужной список.

— Они доверяли друг другу?

— Безусловно. Иначе Хеелих не стал бы работать с Шилковским.

— А Нигбур? Что вы о нем думаете?

— Он был интересным человеком, творчески подходил к работе,умел находить нестандартные решения.

— Кто, кроме сотрудников вашей группы, мог знать о вашейработе в архиве?

— Начальник отдела, который давал разрешение. Но, вообще-то,там никого не было. Охрана была предупреждена, и нас беспрепятственнопропустили.

— Вы не сказали про остальных сотрудников.

— Габриэлла была абсолютно неуправляемым человеком. Она такплакала, когда увидела убитого Хеелиха. Мы боялись за ее рассудок. Потом онаизменилась, как-то сразу сникла, ушла в себя. Она дружила с Шилковским, у неебыли очень хорошие отношения с полковником Хеелихом. Гайслер был чудеснымчеловеком, дисциплинированным, смелым. Менарта отличала особая настойчивость вдостижении целей. Все они были прекрасными людьми. — Бутцман вздохнул: — Этобыло так давно.

Дронго хотел задать следующий вопрос. Он поднял чашку,пробуя уже остывший чай. И в этот момент раздался выстрел. Бутцман ошеломленновзглянул на него и повалился на бок. Дронго успел упасть на пол, когдаследующий выстрел разбил его чашку вдребезги.

— Ложись! — крикнул им кто-то из посетителей, доставаяпистолет.

Дронго взглянул на Бутцмана. Тот сжал губы от боли. Направой стороне груди расплывалось большое красное пятно. Дронго повернулся всторону, откуда стреляли. Но после второго выстрела наступила тишина.

Прошлое.

Берлин.

9 октября 1989 года

Еще за месяц до событий девятого ноября состоялосьторжественное собрание, посвященное сорокалетнему юбилею ГДР. Произносилисьзаранее заготовленные речи, отрепетированные лучшими партийными режиссерами.Событие привлекло внимание всего мира. На Унтер ден Линден состоялосьстотысячное факельное шествие молодежи в честь этого эпохального события.

«ГДР была и остается надежной составной частьюсоциалистического содружества государств», — заявил под аплодисменты ЭрихХонеккер. «Праздник ГДР — это праздник всех социалистических стран», — повторилза ним приехавший на торжества Михаил Горбачев. Он, как обычно, много говорил оперестройке, гласности, вызывая особое раздражение немецких руководителей, неспособных менять свою позицию. В противостоянии с Западной Германией толькоабсолютно догматическая позиция позволяла надеяться на относительноеравновесие. Руководство ГДР понимало это лучше приезжего оратора. Но убедитьГорбачева они не могли.

За спиной Горбачева был уже первый съезд Советов с егонеслыханной для страны демократией, были кровавые столкновения в Тбилиси. Заспиной Горбачева был неурегулированный вопрос в Карабахе, когда осеньюпротивостояние достигло пика и вылилось в январе в настоящую трагедию. Сначалав Баку пройдут погромы, а затем в город будут введены войска, которые начнутбезжалостно расправляться с женщинами, детьми и стариками всех национальностей.

Разговоры Горбачева о перестройке раздражают его немецкихколлег. Они видят, что происходит в бывшем Советском Союзе, что рухнулаправящая партия в Польше, и им явно не хочется терять своих позиций в ВосточнойГермании. А Горбачев продолжает рассуждать о том, «какой мощный импульсполучили все народы после Октября, воодушевленные социалистическими идеалами».Правда, и у него раздражение выливается в конкретные слова. В одном из интервьюон вдруг заявляет, что «кое-кто старается принизить значение наших перемен,проблем, которые приходится нам решать». Этот намек Хонеккер не хочет понять,но понимает другое. Слова Горбачева о том, что нужно менять мышление, нужноотказаться от стереотипов «холодной войны», означают пересмотр Москвойгерманской политики, и это беспокоит Хонеккера более всего остального.

Он всегда недоверчиво относился к Москве, которая частоиспользовала ГДР в своих интересах. Он был оскорблен, когда в восемьдесяттретьем ему «не рекомендовали» выезжать на переговоры в ФРГ. Хонеккер не могзабыть и простить подобные указания. Но он верил, что его страну не сдадут. Онверил в незыблемость порядка, установленного после второй мировой войны.

Однако Горбачев для себя уже многое решил. Именно тогда онприходит к осознанному решению поменять Эриха Хонеккера на другого лидера. Приэтом Гюнтер Миттаг, который заменяет часто болевшего Хонеккера, тоже негодился. Следовало искать среди более молодых, более гибких политиков. Историясыграла с «архитекторами перестройки» злую шутку. Когда на посту руководителягосударства и партии был заменен несгибаемый Эрих Хонеккер, не допускавший дажетени сомнения в деле построения социализма, повсеместно это было воспринято,как знак поражения, как шаг отступления. И выборы слишком гибкого Эгона Кренца,никогда в жизни и не мечтавшего о таком посте и, очевидно, растерявшегося спервых дней своего руководства, только усугубили общую панику.

Уже через несколько дней после того, как Стена падет, лидерхристианских демократов, Лотар де Мезьяр, выступая на своем съезде, набравшисьнаглости, громогласно объявит, что «социализм — всего лишь пустая оболочка». Вовремена Хонеккера такое заявление он бы не посмел сделать ни при какихобстоятельствах. Но изменение ситуации почувствовали не только политики.

В стране начинаются многотысячные демонстрации, все большелюдей уезжает в Западную Германию. Для этого они используют открытые границы сЧехословакией. На юбилейных торжествах в октябре восемьдесят девятого никтодаже не подозревал, что уже через месяц государство фактически падет, а ещечерез некоторое время будет стерто с политической карты мира.