Рай на земле - Яна Темиз Страница 2

О чем она? О какой-то Ривьере… при чем тут Ривьера?

– Не такая уж жара! Вчера Саша в интернете посмотрел, там всего тридцать градусов, почти как у нас. Неужели твоя Наташа не соберет для тебя яблоки?!

Солнечные пятна снова поменяли положение, одно из них попало на яблоко, лежавшее в траве. Надо будет его подобрать. То, с дерева, достать вряд ли удастся. Как не удастся и отделаться от Инночки. Интересно, какой Саша смотрел погоду в интернете – зять или тот самый молодой друг? Елена Георгиевна всегда была внимательна к словам и тех, которые считала грубыми или слишком откровенными, не употребляла даже мысленно. Что поделаешь, пуританское воспитание. Самой уже… за шестьдесят, как и было сказано, а слово «любовник» до сих пор выговорить не можешь! Вон у Инночки таких комплексов нет – как, впрочем, и других.

– Сама подумай, когда у тебя еще будет такая возможность?! Пятизвездочный отель, одноместный номер, как ты любишь… бархатный сезон. Ты же сама хотела к морю, вчера еще мне говорила…

– Но меня же Валя звала в Египет, и мы собирались…

– Вот именно! Вы собирались! Ты что, не знаешь, что у Вали таких денег нет, и она тянула бы до последнего, потому что ей стыдно в этом признаться, и в результате вы никуда бы не поехали! А здесь все готово уже, ты что, Сашу не знаешь?! Если бы не эти проблемы с банками, они бы сами поехали, он для себя плохого не закажет. И к тому же… ну ты понимаешь… Толя же меня одну не отпустит, а ему сейчас ехать нельзя, у него в сентябре премьера, все так удачно складывается! Ты будешь в Асином одноместном, отель, говорят, шикарный, шведский стол три раза в день, и ты еще что-то там думаешь! Да разговоров быть не может! Если тебя цена беспокоит…

Цена Елену Георгиевну не беспокоила.

В отличие от большинства пенсионеров, она не только не бедствовала, но даже не выискивала, в каком магазине можно что-то раздобыть на несколько рублей дешевле. Такие поездки – непременно куда-нибудь к морю, к морю! – она себе позволяла раз, а то и два в год, и сейчас уже морально готовилась заплатить за приятельницу, звавшую ее в Египет. Потому что той такие путешествия не по карману, а ездить одной… господи, она и так всю жизнь одна! Хорошо Инночке говорить: одноместный, как ты, мол, любишь, – а что прикажете любить, как не собственное одиночество? И как его не любить, если ничего другого жизнь почему-то тебе не оставила? Что еще любить, когда тебе за шестьдесят, а если честно, то уже хорошо за шестьдесят, и лжет тебе только одно, старое, проверенное зеркало, и семьи у тебя нет и никогда не было, и от одного слова «любовник» делается не по себе, и есть у тебя только дом и этот солнечный сад с яблоками, и возможность ездить к морю, и несколько подруг, и это дачное подмосковное одиночество…

И все почему-то завидуют! Впрочем, что говорить, положение у нее неплохое, и многие, не задумываясь, согласились бы поменяться с ней местами, и одиночество не такая уж страшная вещь… прекрасная, в сущности, вещь. Если есть кому сказать: одиночество – прекрасная вещь. Эту мысль Елена Георгиевна когда-то вычитала у Нагибина и с удовольствием присвоила ее.

Надо, чтобы было кому сказать про свое любимое – якобы любимое, а вообще-то вынужденное – одиночество, и она говорила: то Инночке, то Наташе, а чаще яблоням, большой липе, своей елке.

– Быстренько скажи мне номер паспорта, я одноместный уже на Сашу переоформила, пока никого дома нет. Теперь только твой билет – и все…

– Ладно, я тебе перезвоню, – а что такого? Почему бы нет? Там, кажется, и правда хорошо, все только и говорят: Анталья, Анталья, турецкая Ривьера! А в Египте она уже была… и к тому же все уже готово, не надо никуда звонить, ездить, ничего узнавать, решать, общаться с какими-то сомнительными конторами и сидящими в них самоуверенными молодыми людьми, сравнивать цены и условия, опасаться, что тебя обманут. Почему бы не съездить…

– Что значит – перезвонишь?! – возмущению подруги не было предела. – Это же срочно! Прямо сейчас говори мне номер паспорта, и когда и кем выдан, и…

– Но я в саду…

– Где ты сидишь, под яблоней? – Инночке были прекрасно известны ее привычки и пристрастия. В том числе и непременное послеобеденное сидение под яблоней, появившееся в последние годы.

Странно, но раньше она никогда не то что не любила, просто не замечала этого уголка сада, заходя сюда только за душистыми коричными яблоками. Слишком здесь все заросло, слишком близко к соседям, слишком тенисто и сыро. Раньше она любила сидеть с книжкой на крылечке или на маленькой лавочке под кустами сирени прямо перед домом.

Но с тех пор как часть дома пришлось сдать жильцам, ее привычки переменились. Видимо, одиночество так глубоко пустило корни в ее душе, что сидеть на виду у посторонних ей не хотелось. Даже если эти посторонние очень милые, во всех отношениях приятные люди, с которыми ей просто сказочно повезло, даже если проходят они по той дорожке, откуда можно увидеть ее крылечко и лавочку, от силы два-три раза в день, причем, как правило, не в то время, когда она привыкла там сидеть, – но все же, все же…

Участок у Елены Георгиевны был большим, почти тридцать соток – не участок, а мечта подмосковных огородников и дачников, а в последнее время и новых русских. Конечно, можно купить хоть гектар чуть дальше от города, но пока туда проведут дороги да коммуникации, да пока разрастутся липы и елки, да пока рядом появятся школы и магазины… нет, лучше прямо сейчас и сразу: разыскать обедневших академиков или писательских деток и внедриться в старые хорошие поселки, с соснами и сиренью, традициями, старыми самоварами на старых чердаках. Самовары и прочий хлам, разумеется, придется выкинуть, а домики перестроить на американский или псевдоевропейский манер – и можно жить.

Вокруг владений Елены Георгиевны тоже начали появляться кирпичные стены, но она и подобные ей держались изо всех сил. Держались за свое прошлое, за свои привычки, крылечки и лавочки, за свои деревянные заборы с резными, рассчитанными на честных людей калитками, за свои захламленные чердаки с обязательными самоварами, за свои застекленные треугольничками террасы, за свои корявые яблони и сосны.

В конце концов, пришлось пойти на компромисс.

Достав из шкафа очередную серебряную безделушку, которую можно было предложить уже хорошо знакомому антиквару, Елена Георгиевна вдруг поняла, что больше этого не вынесет. Пенсию ей никто не прибавит, помощи ждать не от кого, серебряных безделушек осталось так мало… а что потом? Несколько любимых картин, более ценных для нее, чем для равнодушного скупщика чужих воспоминаний, одно неплохое кольцо, китайский сервиз с драконами из полупрозрачного фарфора, несколько чашек, некогда принадлежавших самой Елене Сергеевне Булгаковой, – кому все это нужно и надолго ли хватит вырученных за них денег? И с чем останется она, лишившись всего этого?! И никогда не увидит моря.

Она долго взвешивала «за» и «против».

Жить не на что, к морю не поедешь, впереди еще более серьезная старость, может быть, и болезни. Московская квартира, где она прописана, крошечная однокомнатная хрущоба в рабочем районе, уже сдана, но ни на море, ни на спокойную жизнь этого не хватает. Дом ветшает и требует средств, сад зарастает, ворота покосились так, что Инночкин муж уже опасается их трогать и, чертыхаясь, оставляет машину снаружи, – разве это жизнь?