Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер Страница 2

– Она еще очень даже ничего как для старой ведьмы, хотя это дела не меняет.

Они, судя по всему, переместились ближе к дому, поэтому я не смогла дослушать остаток разговора. Осознав, как же просторно снаружи фургона, я ощутила приступ удушья. Затем меня начало подташнивать.

«Не сейчас», – приказала я сама себе.

Никаких больше видений. Никаких больше утопленников. Капельки пота выступили на лбу. Я попыталась поднять руку, чтобы утереть пот, позабыв, что руки скованы. Меня тоже тянуло в глубину. Я не сумасшедшая. Я нагнула голову так, что она оказалась между колен. Нельзя падать в обморок. Постепенно темнота внутри фургона прояснилась, воды отступили, и я вновь стала самой собой. Послышались приближающиеся шаги по гравиевой дорожке. Задние двери распахнулись.

– Вот вы и дома, – сказала женщина. – Выходите.

Солнечный свет меня не ослепил. Линялая голубизна апрельского дня осветила убогую обстановку тюремного фургона. Так художник, смешивая краски на палитре, достигает эффекта серости. Я попыталась подняться на ноги. Из-за низкой крыши пришлось пригнуться. Скованные руки я держала перед собой, словно собиралась молиться.

– Знаете что, – произнесла уроженка Бирмингема. – Садитесь-ка на край и вытяните руки вперед… Дом, милый дом! Надеюсь, кто-нибудь догадался все там у вас протереть. Когда я возвращаюсь вечером домой, большей радости для меня нет.

Женщина набрала код на кодовом замке, сковывающем мне руки и ноги.

Подошел водитель:

– Я бы на твоем месте не марал свои белые ручки в кухонной раковине.

– Я тебе вот что скажу: со всеми этими водомерами использование посудомоечной машины сейчас обходится в целое состояние, но впадать в хандру из-за этого не стоит. Так, по крайней мере, нам говорят. Мыть посуду – это почти то же самое, что принимать ванну. Во всяком случае, лучшей ванны я давно не принимала, – сказала женщина, а затем коснулась некрасивого браслета, висящего у меня на щиколотке ноги. – А это останется. Мы его называем домашней биркой.

Я сидела на краю фургона, словно ребенок. Ноги едва касались земли. Когда меня освободили от наручников, я первым делом растерла себе запястья, а затем, встав на ноги, сделала несколько неуверенных шагов. Передо мной каменный фасад дома высился непоколебимой твердыней. Вот он, мой духовный якорь. Я повернула голову и взглянула на мои поля, которые, то поднимаясь, то опускаясь, простирались передо мной. Живые изгороди, подобно линиям энергии земли, очерчивали их контуры. Леса, подобно бархату, темнели в долинах. Чья-то рука притронулась к моему локтю. Я стряхнула ее, но все же последовала за тюремной надзирательницей к двери. Я уже хотела сказать ей, что мы не пользовались парадным входом, предпочитая входить в дом через черный вход. В прошлом мы сбрасывали грязные ботинки на кафельном полу. Там над дождевиками на крючках вдоль стены когда-то висели удилища… Когда-то… Мы… я и Марк… я и мой бывший… парадный вход… задний вход… река… бывший муж… Пустые слова.

– Ну все, дальше мы не пойдем, – заявил водитель. – Дело сделано. Думаю, ваши новые друзья подойдут с вами познакомиться, когда будут подписаны все бумаги.

Мужчина махнул рукой в сторону трех вооруженных молодых людей в форме, которые как раз показались из-за ограды между домом и фруктовым садом. Теперь они стояли, повернувшись к нам спинами, и указывали друг другу руками куда-то в сторону Уэльса. Одной из причин, почему мне разрешили жить здесь под домашним арестом, очевидно, являлось то обстоятельство, что рядом со мной будут находиться солдаты, которых послали сторожить урожай.

– Хорошо, наверное, вновь оказаться дома, – сказала надзирательница.

Я кивнула, соглашаясь с ней. Впрочем, мне просто хотелось, чтобы меня воспринимали как обычного человека.

Она подождала, пока водитель отойдет к солдатам, а затем сказала приглушенным голосом:

– Никогда прежде не видывала ничего красивее. Вы, должно быть, особенная женщина, раз такое случается вокруг вас.

Я пробормотала что-то уклончивое. Я давным-давно научилась опасаться людей, которые выказывают мне знаки поклонения и восхищения.

– Извините за фургон, наручники и все прочее. Извините за все. Ничего такого не должно было с вами случиться. Надеюсь, что, вернувшись, вы обретете счастье, а еще…

– Что еще?

– Я надеюсь, что здесь снова польют дожди. И знаете…

– Да?

– Если вы еще молитесь, помолитесь за меня.

Она попыталась взять меня за руку. Я видела, что женщина плачет. Слезы плохо сочетались с молитвами в Велле. А еще мне казалось, что слез здесь в будущем будет гораздо больше, чем молитв. Я отпрянула. Секунду она стояла, глядя на свои пустые ладони, затем резко развернулась и широкими шагами направилась к тюремному фургону. Забравшись в него, надзирательница громко хлопнула за собой дверцей. Потянувшись всем телом, она нажала на клаксон. У ограды водитель что-то набирал на своем мобильном телефоне. Он небрежно отдал солдатам честь, а затем, прежде чем вернуться к фургону, наклонился, словно хотел поднять оброненную вещь, но вместо несуществующей вещи взял пригоршню земли и посмотрел на нее так, как смотрят на грунт только садовники. Подняв глаза, водитель увидел, что солдаты наблюдают за ним. Отбросив землю в сторону куста живой изгороди, мужчина рассмеялся, отряхнул руку о форменные штаны цвета хаки, залез в автофургон и завел двигатель. Машина просигналила и дала задний ход, отъехав к дубу.

– Не волнуйтесь, парни! – крикнул он в окно солдатам. – Мы молимся за вас, пока вы стоите на страже!

Надзирательница сидела рядом с ним и смотрела прямо перед собой. Фургон уносил ее прочь. Водитель включил музыку. Машина скрылась из виду, оставив за собой тишину, меня и трех солдат. Они стояли и пинали тяжелыми берцами ограду. Один прикурил сигарету. Мне вдруг вспомнилась одна фотография, сделанная в России во время Второй мировой войны: двое молодых людей вот так же стоят на фоне пустынного пейзажа и вглядываются в даль, ожидая оттуда спасения. Вот только наш враг сильно отличается от врага, с которым пришлось иметь дело им. Я стояла на пороге своего дома. Ноги дрожали от слабости.

– Я могу войти? – крикнула я и тотчас же пожалела об этом. Уж слишком жалко прозвучал мой голос. – Я хочу спросить: все ли формальности соблюдены?

Троица одновременно обернулась, словно удивленная тем, что я с ними заговорила. Самый низкорослый из них вдруг стал подчеркнуто деловит. Такое часто случается с теми, кто недавно обрел некоторую власть над другими людьми. Коротышка зашагал ко мне. Двое других заметно отстали.

– Да, необходимо кое-что просмотреть, существуют определенные правила… – натянуто произнес солдат. – Было бы удобнее сделать это…

– …за кухонным столом, – предложила я.

– Да… это было бы хорошо… Я подойду через час.

– Возможно, вам придется немного постучать, а то я, чего доброго, позабуду.