Хождение по квадрату - Рид Фаррел Коулмен Страница 2

Всем сохранять спокойствие. Работы по ремонту уже ведутся. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах.

И т. д. и т. п… А потом Джейн Джарвис, королева радиоузла стадиона Шей, заиграла на электрооргане рождественские гимны, публика запела, и все были счастливы. Тут зажглось красноватое резервное освещение.

Я взглянул вниз на поле, игроки были на тех же позициях, но Ленни Рэндла не было на месте бэттера. Он стоял на первой базе. Чертов сукин сын в темноте добежал до первой. Ему все еще не хватало одного мяча, чтобы выиграть пробежку, но он был тут как тут и пытался захватить первую базу. Я думаю, даже Фрэнк Лукези одобрил бы сообразительность Ленни Рэндла в тот момент. Я никогда не забуду тот вечер, когда Ленни Рэндл пытался захватить первую базу в темноте.

Мои воспоминания о том годе, как, по-видимому, и воспоминания многих ньюйоркцев, были печальными, яркими — Рэндл на первой базе, — но трагичными. Я мог бы рассказать вам о рекордном снегопаде, случившемся в том году, и о том, как 17 февраля мы с напарником нашли пожилую чернокожую пару, замерзшую до смерти в своей кровати. Мой напарник решил, что это забавно — пришлось отмораживать тела, чтобы расцепить их. А мне почему-то не было весело.

То лето было также летом «Сына Сэма». Ни до, ни после город не переживал такой паники. Даже мародерство, связанное с отключением освещения, выглядело детскими игрушками по сравнению с захватом «убийцы с 44-м калибром». Когда наступала темнота, весь город задерживал дыхание и выдыхал, лишь когда утреннее солнце согревало ему щеки. Но серийные убийства тогда только появлялись и были чем-то из ряда вон выходящим.

Меня поставили разводить толпу, и вот тут-то на сцену вышел Сын Сэма. Если вы внимательно просмотрите старый выпуск новостей, увидите меня: я стою за правым плечом детектива Эда Зиго и слева от Берковитца. Честно говоря, я был удивлен, как и все остальные, что этот круглолицый почтовый служащий с жесткими волосами и глуповатой улыбкой оказался Сыном Сэма. По мне, так он выглядел то ли как мальчик-переросток накануне бар-мицвы, то ли как огромная надувная игрушка с парада Мейси в День благодарения. Господи, может, и Джек Потрошитель был похож на Шалтая-Болтая.

*

Вполне понятно и даже простительно, что немногие ньюйоркцы помнят исчезновение Патрика М. Малоуни. Мы живем в усталом городе: он никогда не спит и нуждается в отдыхе. Местные газетенки и электронные средства массовой информации носились с этим около недели, но к Рождеству для большинства Патрик Малоуни превратился в смутное воспоминание: что-то-знакомое-не-он-ли-выиграл-Приз-Хейсмана? Если бы он был маленьким мальчиком или девочкой-подростком, возможно, пресса забыла бы о нем не так скоро.

Оглядываясь назад, я не припоминаю, чтобы слышал об исчезновении Патрика Малоуни до того, как меня вовлекли в это дело. Не хочу воссоздавать прошлое из кусочков. Иногда я думаю, что должен был увидеть один из тысяч плакатов, которые развесили родственники Патрика по всему Нью-Йорку. В своей жизни я видел миллионы листовок, но вряд ли смогу описать хоть одну из них.

Я просто не помню. Слишком уж я был поглощен жалостью к себе самому после второй за три месяца операции на колене, чтобы помнить многое из того, что произошло в декабре того года. В то время артроскопы и магнитно-резонансные исследования не были еще стандартными хирургическими методами. Доктора разрезали меня вполне прилично. Внезапно я почувствовал огромное влечение к копченой лососине, которую мои родители ели на завтрак по субботам. Когда меня спрашивают, почему мне пришлось бросить службу в полиции, я отвечаю, что у меня тяжелый случай коленомонии. Это вызывает смех. Ответ на вопрос, как я повредил колено, зависит от количества выпитого мною виски. Когда я трезв, говорю, что был ранен в колено горящей стрелой, которую выпустил один наркоман-шизофреник с крыши в Куинсе. После двух порций спиртного я отвечаю, что повредил колено, ловя младенца, выброшенного из горящего дома обезумевшей матерью. Здорово напившись, я говорю правду: поскользнулся на куске копирки в полицейском участке. Я, Мо Прейгер, самый обыкновенный человек.

Управление вручило мне «свидетельство о хромоте» — в период финансового кризиса каждое сокращение отодвигало город от грани налогового краха, — и меня прогнали. Я испытываю на этот счет смешанные чувства. Я работал хорошо, но никогда не любил работу, не то что другие ирландские парни. У меня нет этого в крови. Евреи — странный народ В них есть почти мистическое уважение к закону, но они склонны смотреть на его служителей с подозрением. Я на «слабо» пошел сдавать полицейский экзамен и, когда получил письмо из академии, решил, что хватит слоняться по всем университетам города только для того, чтобы не пропала отсрочка от призыва.

Год я протестовал против войны, на следующий — хватал и бросал протестующих в тюремные фургоны. Не думаю, что многие с этим согласятся, но я считаю, что полицейские — после военнопленных и призывников — сильнее всего желают окончания войны. Мало кому нравится, когда его называют свиньей, ^[3] а наклейки на бамперах наших машин: P-rid (гордость), I-ntegrity (честность), G-uts (мужество) — слабое утешение.

За несколько лет до моего неудачного падения мы с моим старшим братом Ароном начали копить деньги. Он всегда мечтал о семейном деле, о винном магазине где-нибудь в городе. Нельзя сказать, что это было и моей мечтой, но я не привык спорить. К тому же Арон знал толк в деньгах. Мы всегда шутили, что он мог бы закопать в землю никель ^[4] и вырастить пять баксов. Его подгоняли неудачи нашего отца.

Много лет мой отец управлял супермаркетом, но потом вложил-таки деньги в собственный магазин. Тот прогорел, и мои родители были вынуждены объявить себя банкротами. Обязанность лгать кредиторам о местонахождении родителей часто ложилась на плечи Арона. Мой брат всю жизнь не мог отделаться от смятения, которое вызвала в нем необходимость покрывать маму и папу. Но в тот момент никто и предположить не мог, как это смятение свяжет нас с судьбой Патрика Малоуни.