Второй после Бога - Курт Ауст Страница 2

– Всех слушай, но беседуй редко с кем. Терпи их суд и прячь свои сужденья, – сказал Томас и торжественно посмотрел на меня.

Я тупо уставился на него.

– Что?.. – Я почесал себе грудь и подавил зевок. – Что ты хочешь этим сказать? Почему ты вдруг так заговорил?

– Даю тебе добрый совет, – ответил Томас, раздраженный моей несообразительностью. – Тебе предстоит действовать самостоятельно, и потому ты нуждаешься в добрых советах. Иначе ты не справишься с тем, что на тебя возложено.

– Но раньше-то я справлялся, – возразил я.

– Ты еще никогда не был посланцем короля, оставшимся без моей помощи. Так что запомни мои слова и перестань зевать, как разморенный пес. Вон идет твой Господин и гость короля. – Томас пошел вдоль поручней и оставил меня одного в утренней дымке.

Папский нунций Микеланджело дей Конти осторожно шел по палубе, протянув вперед одну руку, словно слепой, – он явно был не уверен в том, как поведет себя палуба под его ногами. Его Высокопреосвященство не привык к морю и был бледен после долгой бессонной ночи. Эта ночь была долгой и для меня, я то и дело прикладывал руку ко лбу папского посланца или вытирал с пола в каюте содержимое, извергнутое его бунтующими мирскими внутренностями. Он молил своего Бога о спокойном плавании, и, судя по всему, его молитва была услышана, потому что дул попутный ветер и волны были небольшие. Однако он свешивался ночью со своей койки, наверное, чаще, чем я за всю свою двадцатилетнюю жизнь, и одновременно беспрестанно взывал к Всевышнему, чего я тоже никогда в жизни не делал. Под утро он забылся беспокойным сном. И я сам наконец-то смог смежить веки на несколько часов.

Пробило восемь склянок, когда Его Высокопреосвященство выбрался на палубу и схватился обеими руками за поручни.

– La Tempesta, кажется успокоился, господин Хорттен? – Его фигура словно окаменела, красные глаза смотрели на воду. С острого носа начали капать блестящие капли, он вынул из рукава белоснежный платок и тщательно вытер нос.

– Шторм утих, Ваше Высокопреосвященство, – подтвердил я. – Ваши молитвы были услышаны.

Он пробормотал длинную латинскую фразу, смысла которой я не уловил, и тут же мы услыхали крик боцмана:

– Убрать паруса! – И сразу после того, как судно повернулось против ветра: – Бросить якорь!

Несколько матросов уже стояли у большой шлюпки, приготовившись спустить ее на воду. Шлюпка должна была доставить нас во Фредрикстад, и я обратил внимание нунция на то, что уже очень скоро мы покинем корабль. Он поглядел на шлюпку, на берег и проговорил слабым голосом:

– Sancta Maria. Ora pro nobis.

Я сказал ему, что должен пойти и собрать наши вещи.

Идя по палубе, я думал: “Неужели он верит, что святая Мария будет молиться за нас лишь потому, что нам предстоит спуститься в шлюпку, или потому, что мы должны пристать к берегу этой безбожной и варварской Норвегии?”

Да, Норвегии. Наконец-то я вернулся сюда. Пробыв четыре года слугой и секретарем профессора Томаса Буберга в Копенгагене, я буду снова ходить по норвежской земле. Я остановился у правого борта и посмотрел мимо острова Рауёйен в надежде увидеть мои родные места. Сгорая от нетерпения, я вообразил себе, что вижу в предутреннем свете синеющий силуэт Бастёйена, и знал, что там, за ним, находится усадьба Хорттен, место, где я вырос и с которым связаны все мои самые ранние воспоминания. Вскоре я снова все это увижу. Я представлял себе, что хозяйка Хорттена выбежит и обнимет меня, как только я появлюсь на дворе усадьбы, что хозяин, немного смущенный, будет стоять позади и довольно посмеиваться про себя, что Нильс пробежит мимо по дороге к хлеву и дружески хлопнет меня по плечу. К нам заглянет старый Сигварт, он будет жевать табак и рассказывать сплетни, байки и последние новости, блаженно смешав их в один рассказ и совершенно забыв, что я вернулся домой, повидав мир и королевскую столицу, и потому, наверное, могу рассказать больше, чем он. Но я разрешу ему болтать, устроившись на лавке у южной стены дома, буду смотреть на бухту, на Кьесемаркен, на Лёвёйен и буду наслаждаться тем, что я дома, по-настоящему дома.