Львенок - Йозеф Шкворецкий Страница 2

— Извините.

Повисло молчание.

— В одиночных, — подал вдруг голос Вашек, — скорее всего победит Губов. Но шанс есть и у…

Девушка резко поднялась. Изящно, гибко… солнце облило ее голую спину и слегка оттенило две ямочки в самом низу позвоночника. Она потянулась и обернулась к нам. Ее фигурка четко рисовалась на фоне раскаленного неба, и мне показалось, что очки, словно линзы, прожигают меня двумя черными лучами.

— Плавать пойдете? — спросила она.

— А что, отличная идея! — с наигранной радостью воскликнул Вашек и быстро вскочил.

Несколько коротких мгновений я смотрел в эти поддельные огромные глаза. По ним ничего нельзя было разобрать. Девушка не двигалась с места. Я сказал с улыбкой:

— Я к вам скоро присоединюсь.

Девушка мотнула головой и улыбнулась Вашеку. Потом она сняла очки и бросила их на простыню, но в тот момент она уже стояла ко мне спиной, так что ее тайна опять осталась нераскрытой. Она грациозно шагала к деревянному настилу, лавируя среди лежащих тел, и всю ее словно бы окутывало силовое поле разрушительной эротической радиации. Вашек самым идиотским образом скакал вокруг.

Только когда она скрылась в волнах и на поверхности искрящейся реки показалась ее слегка взлохмаченная головка, я поднялся, подошел к деревянным мосткам и бросился вниз головой в студеную от затяжных дождей воду.

Я неторопливо плыл среди повизгивающих детей, пытаясь отыскать вихрастую головку. Невдалеке показался белый пароходик, битком набитый отдыхающими, и на волнах, поднятых его колесами, подобно пробкам, закачались головы пловцов. Меня ослепил яркий солнечный зайчик, и я на секунду зажмурился. Вода неприятно холодила голое тело. Я нырнул и открыл глаза. В зеленоватом полумраке какая-то девица махала некрасивыми ногами в непосредственной близости от мужчины в костюме Адама, который с усилием заталкивал между ее бедер свой внушительный живот. Я подумал, что в воде люди отбрасывают многие лицемерные условности, и решил действовать.

Вынырнув, я вновь занялся поисками черной головки с мальчишеской стрижкой и поредевшей русой шевелюры Вашека Жамберка. Мне навстречу, оставляя за собой пенистый след, двигался водный велосипед. Оттуда раздался знакомый раскатистый голос:

— Карел! Приветствую!

Мой шеф. Он был в плавках, а голову его защищала от возможного солнечного удара кошмарного вида сине-зеленая клетчатая полотняная кепка, только-только входившая в моду. Рядом с ним крутила педали его жена — не то чтобы хорошенькая, но и не страхолюдина.

Я ответил ему тем же дурацким «Приветствую!» — чем-то средним между панибратством и официозом, а к жене обратился более душевно: «Здравствуй, Эла!»

— Почему в одиночестве? — с высоты спросила шефиня. — Где же твоя подружка?

Муж театрально одернул ее:

— Ну что ты, Эла! Неужели Карел хотя бы в воскресенье не может отдохнуть?

Он оглушительно расхохотался. Я почувствовал себя задетым. Анежка наверняка успела донести ему о моих проблемах с Верой. Она ведь всегда старательно навостряла уши, когда Вера звонила мне на работу. Я пытался говорить как можно более нейтрально, однако Анежка, как и большинство женщин, прекрасно разбиралась в интонациях.

— Я тут с друзьями, но они куда-то задевались, — сказал я и оглянулся. А потом добавил с наигранной торопливостью: — Да вот же они! Ну, я поплыл.

— Ну, плыви! — Эла не скрывала иронии.

В последнее время я чувствовал, что свои стремительно менявшиеся интересы она сфокусировала на мне. Благодарю покорно! Я быстро удалился от велосипеда, а шеф с шефиней столбиками поплыли над головами купальщиков в противоположную сторону.

Вашек со спутницей, судя по всему, держали курс на другой берег, потому что добрались уже до середины реки. Я нахмурился. Эта особенность, присущая всем красивым девушкам спортивного типа, давно меня раздражала. Хлебом их не корми, дай только Влтаву переплыть. Лично я проделывал это дважды, причем без всякого удовольствия. Впрочем, Вашек был преподавателем физкультуры. Не исключено, что заплыв предложил именно он. Наверное, надеялся понравиться девушке, потому что подозревал, что ничем другим понравиться не может. Заурядный комплекс, возникающий у болезненно застенчивого человека при виде симпатичного личика. А Вашек как раз и был таким болезненно застенчивым человеком. Его комплекс усугублялся еще и тем, что, будучи преподавателем физкультуры (правда, вузовским), он, по его убеждению, никак не мог считаться интеллектуалом и потому был обделен сексапильностью. Вам, филологам, хорошо, сказал он мне в тот раз, когда я впервые услышал о его вспыхнувшем чувстве к барышне Серебряной. Вы любую сможете уболтать. Как начнете распинаться о театре, о книжках да о стишках, так она сразу прыг к вам в постель. Не то что я — ну кому, скажи на милость, интересно слушать про защитников или нападающих?

Его понятия о социальной функции литературы намного опередили эпоху. И сегодня я был здесь, а не с Верой, именно из-за него: мне вменялось в обязанность уболтать барышню Серебряную. Понятия не имею, как именно он это себе представлял, мне было совершенно все равно, главное, что у меня появился прекрасный повод отказать Вере. То есть я не сказал ей, конечно, что намереваюсь убалтывать некую барышню Серебряную. Вере пришлось выслушать целую историю о Вашеке, совершенном троглодите в области литературного чешского языка, который якобы попросил меня отшлифовать его статью о коллективных играх в мяч, — но она мне все равно не поверила. Ну и ладно.

Вашека заботило одно: я должен был помочь ему добиться свидания. Трюк старый, мы уже использовали его в наши гимназические годы. Вы договариваетесь идти куда-нибудь — например, в театр — втроем, а потом один из вас — в данном случае я — не приходит. Впрочем, в тот раз мы пролетели: девица слиняла во время антракта. И вот теперь Вашек рассчитывал добиться реванша.

Свою работу я уже, можно сказать, сделал, так что имел право расслабиться. И все же я нетерпеливо оглядывал водную гладь, отыскивая черно-белое двоеточие голов, и, ломая всю тактику, прикидывал, а не отправиться ли и мне на тот берег.

В прежние годы я ради такой красавицы вскарабкался бы даже на Эверест. Пожалуй, я был способен на это еще несколько минут назад, когда лежал возле ее умопомрачительных ног и чувствовал то же, что чувствовал некогда возле таких же ножек на пляже в Костельце; впрочем, тогда мне было всего шестнадцать, и с тех пор много воды утекло. Так что стоило барышне Серебряной скрыться из виду, как я стряхнул с себя мимолетные иллюзии и осознал, что все это старо как мир, что все это уже было — не исключая и таких вот девушек, и что все это — только коллективная игра желез внутренней секреции, июльского солнца и странного обычая людей двадцатого века обнажать в специально отведенных для этого местах все то, что нельзя обнажить где-нибудь еще — а иначе вас обвинят в распущенности. Да, когда-то ради барышни Серебряной я взобрался бы по канату на Эйфелеву башню, но сейчас я поумнел и научился не терять головы. Ведь если человек теряет голову, то он обычно лишается и всего своего имущества, так что ему остаются лишь глаза — для горестного плача. А вот если сохранить голову холодной…