Три красных квадрата на черном фоне - Тонино Бенаквиста Страница 2

— А что, разве нельзя писать чем хочешь?

Первые гости медленно заполняют зал.

— А название у нее есть? — спрашивает меня Жан-Ив.

— Понятия не имею.

— Странно…

Жестко улыбаясь, Кост просит нас выйти. Мы подчиняемся.

Через десять минут Жан-Ив, Жак и я, чистые и свежие, встречаемся у стойки, где Лилиан увлеченно раздает журналистам каталоги. На обложке белым по черному написано: «Этьен Моран. Ретроспективная выставка». Официант предлагает нам бокалы. Я отказываюсь.

— Почему ты никогда не пьешь? — спрашивает Жак.

В холле стоит привычный для таких сборищ гвалт. Люди толпятся вокруг огромной скульптуры напротив входа.

— Я не люблю шампанское.

Это неправда. Я его обожаю. Но после восемнадцати часов я должен быть трезвым как стеклышко. Вечер будет долгим. Не здесь — поблизости. В нескольких сотнях метров отсюда. Но это слишком долго объяснять.

Жан-Ив поднимает нос от каталога.

— Желтая картина называется «Опыт № 30». Это последняя работа Морана.

— Почему последняя?

— Он вскоре умер от рака. И нет больше ни одной работы с таким названием: «Опыт». Странно: всю жизнь писать черным, а напоследок выдать желтую.

— Ну, это все непостижимые тайны творчества, — говорю я. — Поди узнай, что творится в голове у художника. Тем более если он знал о своем раке. Это ведь не помешало ему наделать статуй автогеном. Почему бы тогда не желтая картина…

Но Жан-Ив прав. Картина странная. И что меня интригует больше, чем цвет, так это рисунок. Вся остальная продукция Морана — чистая абстракция, и только этот церковный шпиль — такая точность… У меня такое впечатление, будто я уже видел такое взаимное влияние цвета и объекта изображения. Странно, можно подумать, что художник пожелал завершить свою творческую карьеру, опровергнув все то, что было им создано до сих пор, — одним мазком… мазком жизни… Однако мне некогда на этом зацикливаться. Время, время…

— Ты не останешься? — спрашивает Жак.

— Не могу.

— Ты никогда не остаешься. После шести ты всегда удираешь как заяц! Только тебя и видели! Расскажешь как-нибудь, чем это ты занимаешься после шести? Ты что, влюбился?

— Нет.

— Тогда что?

Просто у меня начинается настоящая жизнь, вот и всё. Моя жизнь не здесь. Она начинается после шести вечера и заканчивается поздно ночью.

Я забираю пальто и прощаюсь со всеми сразу. Вообще-то на вернисажах я всегда скучаю. Лилиан просит зайти меня завтра — заполнить ведомость и заглянуть в кассу. Ну что ж, воздушный поцелуй всей команде и низкий поклон современному искусству. Теперь можно заняться и другим искусством, моим собственным.

Господин Перес, консьерж, выглядывает из своей каморки.

— Ну что, молодежь! Бежим проведать приятелей?

— Ага! До завтра! — как всегда отвечаю я, чтобы поскорее свернуть разговор.

Вот и всё…

Я выхожу из галереи и лечу в сторону улицы Фобур-Сент-Оноре. Дни становятся длиннее, фонари еще не зажглись. Да здравствует февраль, особенно его конец. Пропустив автобус, я перехожу на зеленый. Потом срезаю по авеню Ош, поднимаю воротник — зима все упрямится. На площади Терн цветочный рынок день ото дня становится все красивее. Устричники из соседней пивной выносят ведра с пустыми раковинами — все еще сезон. Сегодня у меня прекрасное настроение. И я сейчас им всем покажу.

Авеню Мак-Магон. Мне бешено сигналит «-Р-5». Я никогда не перехожу по заклепкам, ну и что?

Ну вот. Я пришел.

Прежде чем войти, я поднимаю голову, чтобы прочитать гигантскую вывеску храма. Моего храма.

АКАДЕМИЯ ЗВЕЗДЫ

Взбежав по лестнице на третий этаж, я попадаю в залы. Делаю глубокий вдох, вытираю ладони о лацканы пальто и вхожу.

Свет, шум, запах, суета. Я — дома. Бенуа и Анджело издают приветственный клич, игроки на антресоли смотрят на меня сверху вниз, я машу им рукой, Рене, распорядитель, хлопает меня по спине, официантка Матильда подходит, чтобы забрать пальто. Все крутом играют, курят, веселятся. После нескольких часов сплошных гвоздей и крюков мне просто необходим этот всплеск жизни. Публика здесь совсем не та, что ходит на вернисажи. Здесь не думают ни о чем, здесь забывают даже об игре — здесь шумят, а могут и часами не проронить ни слова. Я же — наркоман, который становится самим собой лишь после первой дозы, принятой с наступлением темноты. Прибавьте к этому еще и порцию счастья. Неоновые лампы горят над всеми столами, кроме стола номер два. Он оставлен для меня. Я вижу, как со стула робко поднимается паренек и направляется ко мне. Не знаю почему, но он кажется мне пареньком, хотя он не моложе меня. Тридцатник, где-то так. Он едва успевает раскрыть рот, но я перебиваю его как можно учтивее:

— Мы договаривались на восемнадцать ноль-ноль, не так ли? Послушайте… мне крайне неудобно, но сегодня играет вице-чемпион Франции, я сам не участвую, но мне хотелось бы посмотреть. Простите, что заставил вас прийти зря…

— Ну-у-у ничего страшного, можно перенести занятие на завтра, — отвечает он.

— На завтра?.. Да, хорошо, завтра, и бесплатно — в возмещение моральных издержек. Что-нибудь в районе шести, как сегодня?

— Отлично… А можно я сегодня останусь? То есть… я хочу сказать… можно мне тоже посмотреть?

— Конечно! Воспользуйтесь случаем, снимите стол и потренируйтесь: отработайте серию накатов, например.

Для наглядности я расставляю шары, которые только что принес Рене.

— Между белыми не больше двадцати сантиметров, а с красным — варьируйте расстояние: сначала до прицельного должно быть не больше ладони. Про отыгрыши пока не думайте.

— А что это такое — отыгрыш? Вы мне уже говорили, но я…

— Отыгрыш, это значит сыграть так, чтобы шары стали как можно ближе один к другому, и тем самым подготовить следующий удар. Но об этом позже, идет?

Я медленно целюсь, задерживаясь на какое-то время в каждом положении, чтобы он мог запомнить мои движения.

— Самое главное, чтобы кий был параллелен столу, это очень важно — малейший наклон, и все к черту, понятно? Ну, давайте, вы бьете по верхней части шара, с легким уклоном влево, и накатываете.

Мне не хочется повторять еще раз все, что скрывает в себе понятие «накат». На последнем занятии я потратил на это добрый час. Наступает момент, когда объяснения больше не играют роли: ты либо чувствуешь, либо — нет, это приходит само, постепенно. Паренек, явно стесняясь, берет свой новенький кий, проводит мелом по кожаному наконечнику и расставляет шары. Я смотрю в сторону, чтобы не смущать его.

На втором столе все, кажется, готово. Рене только что снял чехол и чистит щеткой сукно. Ланглофф, тот самый чемпион, в углу зала крутит в руках кий красного дерева. Он живет где-то в предместье и бывает в Париже редко, приезжает только на соревнования либо на показательные выступления, ну или иногда, как сегодня вечером, повидаться со старыми приятелями. Он играет в строгой манере, без выкрутасов, но с прекрасной техникой, благодаря которой три раза подряд становился чемпионом. Привычное движение, жест, удар. Чтобы достичь этого уровня, мне предстоит работать еще годы и годы. Так говорит Рене. Но он чувствует, что у меня уже получается.