Пропавшая икона - Уильям Райан Страница 2

В этот день капитан Алексей Дмитриевич Королев позднее обычного поднимался по ступенькам здания на Петровке, 38 — штаб-квартиры Московского уголовного розыска. Утро началось скверно и не сулило ничего хорошего. Капитан до сих пор не мог отойти от похмелья после вчерашнего. «Сегодня на стахановское рвение можно не рассчитывать», — подумал он, с трудом отворяя тяжелую дубовую дверь. После яркого уличного света глаза какое-то время привыкали к темноте вестибюля, а он пытался разглядеть что-то среди клубов каменной пыли на входе, но, не обнаружив привычного присутствия дежурных офицеров и утренней суматошной беготни коллег, остановился, пытаясь понять, что происходит. Он искал глазами источник пыли и мусора и наконец рассмотрел сквозь пылевую завесу какое-то движение на лестничной площадке, где стояла статуя бывшего Генерального комиссара государственной безопасности Генриха Григорьевича Ягоды. По всей очевидности, ее громили чем-то очень тяжелым. Невероятный шум, усиливаемый отличной акустикой атриума с мраморным полом и стенами, оглушил Королева. Он, наступая на валявшиеся под ногами обломки, поднялся туда. Укутанная в покрывало фигура Генерального комиссара массивной грудой возвышалась на пьедестале, вокруг которого возились оголенные до пояса рабочие, вооруженные ломами, молотками и механической дрелью. Очевидно, у них была задача демонтировать статую, но пьедестал никак не поддавался. Королев приблизился к одному из рабочих. Тот улыбнулся и, обнажив белые зубы, резко выделяющиеся на фоне серого запыленного лица, сказал:

— Когда ставили, наверное, думали, что товарищ Генеральный комиссар будет стоять здесь, пока не рухнет здание. Он просто врос в пол. Нам придется здорово попыхтеть, чтобы демонтировать его целиком.

Королев увидел, как другой рабочий снова размахнулся кувалдой и рубанул по долоту, которое с трудом вклинивалось в мрамор, высекая из камня кучу мелких разлетающихся во все стороны осколков. Капитан несколько раз сглотнул, пытаясь промочить горло, и почувствовал на языке и зубах пыль.

— Вот так. Теперь поддается. Сейчас мы его вытащим, — сказал рабочий с кувалдой, сплевывая на каменный пол.

Королев задумчиво кивнул головой — он всегда так делал, когда не понимал, что происходит. Затем направился к себе. Насколько он знал, Ягода по-прежнему был в силе и к нему полагалось относиться с должным уважением. Но, наверное, что-то все-таки изменилось, раз его статую решили демонтировать. Королев бросил неприветливое «Доброе утро, товарищи!», проходя мимо рабочих и соображая, что в Москве в октябре тысяча девятьсот тридцать шестого года лучше воздержаться от комментариев по этому поводу, особенно если у тебя голова трещит с похмелья.

Королев был ростом около метра восьмидесяти, то есть выше среднего — во всяком случае, если судить по нормам, опубликованным неделю назад министерством здравоохранения. Его вес также превышал соответствующий среднестатистический показатель для советского гражданина, но сей факт он списывал скорее на свой высокий рост, чем на избыточное питание, которое в принципе было невозможно в этот период перехода к коммунизму. Столь внушительные размеры давали ему определенное преимущество, когда требовалось применение силы. Всем своим основательным видом он походил на следователя со значительным опытом работы. У него было типичное лицо милицейского работника: с широкими скулами, массивным подбородком и грубой кожей, годами обветривавшейся под солнцем и холодом. И это часто ему мешало. Даже коротко остриженные темные волосы, прилипшие к черепу, словно поникшая к земле трава, выдавали в нем сотрудника силовых органов. Отметина на лице в виде широкого шрама от левого уха до кончика подбородка, оставшегося после встречи с белогвардейцем во время Гражданской войны, делала его лицо скорее добродушным, чем свирепым. А благодаря добрым и живым глазам он и вовсе не походил на тупого силовика. По какой-то непонятной причине его глаза вызывали у советских граждан доверие, даже если он приходил их арестовывать, и они невольно выдавали ему информацию, вместо того чтобы скрывать ее. Но эти глаза были обманчивы. Королев воевал семь долгих лет на фронтах от Украины до Сибири — против немцев, австрияк, поляков — и из всех этих передряг вышел более-менее невредимым. Когда требовала ситуация, он мог быть жестким.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Королев растерянно почесал затылок — он пытался понять, что для Московского уголовного розыска мог означать демонтаж статуи Ягоды. До сегодняшнего дня Рабоче-крестьянская милиция — а именно такое название носили органы правопорядка в Советском Союзе — была призвана обеспечивать общественный порядок, регулировать дорожное движение, охранять важные здания и выполнять кучу других обязанностей. В том числе предупреждать и расследовать уголовную деятельность преступных элементов — этим занимался МУР, в котором Королев, собственно, и работал. А политическую дисциплину отдали на откуп НКВД, службе государственной безопасности, хотя, когда живешь в государстве рабочих и крестьян, почти все можно отнести к политике. Некоторые граждане любое преступление считали подрывом социалистической системы, и все же пока в стране существовало разделение между традиционными уголовными и политическими преступлениями. Естественно, милицейские мундиры часто помогали энкавэдэшным в политических делах — даже Красная Армия время от времени прибегала к их помощи. Но в основном Королеву и другим милицейским оперативным сотрудникам МУРа оставляли то, в чем они преуспели лучше всего: выслеживать и ловить злостных правонарушителей, не связанных с политическими преступлениями. Поэтому когда житель Москвы обращался на Петровку, 38, в штаб-квартиру Московского уголовного розыска, это было так же логично, как если лондонец обращался в Скотланд-ярд. О Лубянке же никто не говорил — о штаб-квартире НКВД вообще старались помалкивать. Королев надеялся, что в эти сложные времена перемен позитивный образ Петровки возьмет верх.

Своеобразность ситуации заключалась в том, что милиция, в том числе МУР, находилась в составе Народного комиссариата внутренних дел, поэтому когда советский человек говорил об «органах», то подразумевал и НКВД, и милицию; и все догадывались, что с приходом нового наркома Ежова задачи милиции могут перейти, в том числе, в политическое поле. А судя по решению убрать статую Ягоды, последнему недолго оставалось до ареста, а может, его уже арестовали. Если это произошло, то, скорее всего, грядет объединение двух ведомств. Королев, конечно, представлял, как это будет происходить, и несмотря на то, что у него был один из самых высоких показателей по раскрываемости в отделе, при объединении двух органов с профессиональными заслугами не будут особенно считаться. Он достаточно много повидал за последнее время, чтобы оценивать ситуацию реально.

Королев вошел в комнату 2-Е, буркнул приветствие коллегам, повернулся к двери, на которой были прибиты крючки для одежды, и принялся стаскивать с себя зимнее пальто — последний раз он надевал его полгода назад и не ожидал, что оно стало настолько тесным. В кабинете, стены которого были выкрашены в серо-голубой цвет, напротив друг друга попарно стояли четыре стола, а стены подпирали восемь архивных шкафчиков. Комната пропахла запахом мужских тел и папирос. Лившийся через окно солнечный свет с трудом пробирался сквозь густые клубы дыма, который выдыхали три следователя. На одной из стен красовалась огромная карта Москвы, на другой — портрет Сталина. До вчерашнего дня рядом с ним висел портрет наркома Ягоды, но теперь на его месте осталось лишь прямоугольное светлое пятно. При виде этого пятна хотелось побыстрее выкурить папироску.