Мумия из Бютт-о-Кай - Клод Изнер Страница 2

29 февраля 1896 года, середина дня

Маленькая стрелка часов, казалось, застыла на цифре три. Айрис вернется около пяти. Виктор думал, что Дафнэ наконец устанет и он сможет передохнуть, но стоило ему уложить ее в кроватку, как она тут же вскочила и протянула ручонки, прося, чтобы он ее поднял и посадил к себе на плечи.

Сестра позвонила утром. Ей нужно было отлучиться, и она попросила его присмотреть за племянницей. Кэндзи был занят в книжной лавке, у бабушки разыгрался ревматизм, а Жозеф был занят — он разносил книги, так что без помощи старшего брата было не обойтись.

Виктор сослался на то, что не умеет обращаться с детьми. Айрис возразила, что это полезный опыт, ведь рано или поздно и у него появятся свои дети. Виктор неохотно согласился, ругая себя за уступчивость. Айрис уже покормила дочку, и ему нужно было всего лишь присмотреть за ней во время дневного сна.

Дневной сон? Утопия, мираж, несбыточная мечта!

Они строили на полу домики из кубиков с буквами, наряжали кукол, а потом затерялись в джунглях кресел и диванных подушек, охотясь за деревянным медведем, жирафом и слоном, которых Жозеф раздобыл в прошлом году у торговцев, попавших в затруднительное положение. [3]Наконец, превратившись в лошадку, Виктор несколько раз обежал на четвереньках квартиру. Девочка, сидя верхом, крепко держала его за волосы и визжала от радости, когда он громко, с удовольствием, ржал.

В конце-то концов ему даже понравилось возиться с этой крошкой, но сил уже не было никаких. Он предпринял очередную попытку уложить ребенка в постель. Безуспешно. Стоило ему уйти из комнаты, как Дафнэ принималась горько плакать, и перед ее слезами не мог бы устоять даже человек с каменным сердцем, не то что Виктор. Он посмотрел на часы. Было без четверти четыре.

— Не плачь, сейчас пойдем играть! — вздохнул незадачливый дядя.

Усадив Дафнэ на детский стульчик, Виктор огляделся и заметил под раковиной стопку старых газет. Он вспомнил, как в детстве, когда оставался один в резиденции Слоун-сквер, папа разрешал ему вырезать ножницами фигурки из старых номеров журнала «Таймс», правда, при условии, что на полу не будет валяться обрезков. Виктор взял газету, оторвал страницу и сложил гармошкой.

Он вырезал из сложенной страницы фигурку с толстым животом и огромным шиньоном на голове. А когда ее развернул, одна фигурка превратилась в десяток тетушек-близнецов, танцующих фарандолу.

— Мадам Толстушка! — объявил он.

Дафнэ посмотрела на фигурки, хитро улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Не тойстушка, — возразила она, — это баба Фосина! — Довольная, она рассмеялась и нежно прошептала: — Хочу сказку.

Виктор поднял с пола газетные странички и вдруг увидел заметку, обведенную красным карандашом:

Человек, встретивший смерть вчера ближе к вечеру у Дворца колоний, вероятно, тоже был ужален пчелой. Это американский исследователь-натуралист. На днях приехав в Париж, он…

Эта заметка уже канула в Лету, ее постигла участь всех прочих подобных публикаций, но теперь, нарушив ход времени, она вдруг оживила события семилетней давности, и Виктор представил себя таким, каким был тогда. Он вспомнил, как бежал по лестнице с букетом маргариток, белых солнышек с желтыми сердцевинками. Вот Таша открывает ему дверь своей мансарды, босая, в широкой блузе. Ее собранные гребешком рыжие волосы переливаются в радужном свете, проникшем в комнату через слуховое окно…

Это видение вызвало у него счастливый вздох.

Таша… Без нее жизнь не имела бы смысла…

Он почувствовал, что его дергают за рукав, и мгновенно вернулся к реальности.

— Тише, Дафнэ! Это бумаги Жозефа! 1889 год, Всемирная выставка, наше первое расследование! [4]Если твой папа обнаружит, что бабушка опять использует его газеты как туалетную бумагу… Ой, что будет!

Он скомкал обрезки и, от греха, сунул в мусорное ведро, чтобы Жозеф ничего не заприметил. Ополоснув руки, подхватил Дафнэ и направился в комнату. Девочка прижалась к нему щекой, ее веки дрогнули.

— Бай-бай, — прошептал Виктор, подхватил вырезанную фигурку и, скомкав, сунул в карман.

Дафнэ, словно в насмешку, тут же широко раскрыла глаза.

— Тото, сказку!

— Ну хорошо, хорошо… Но какую? Я уж и не помню никаких сказок…

Ему странно было возиться с этой крошкой в своей бывшей квартире. Когда-то они с Таша целую неделю наслаждались здесь друг другом, почти не выходя из дома.

Испытывая легкую грусть, он принялся напевать:

Время улетает прочь,

Улетают наши жизни,

Улетим и мы с тобой —

Завтра, может, иль сегодня… [5]

— Не пой! Сказку!

Он подумал о маргаритках, о том, как Таша встретила его на пороге своей мансарды: «Извините за мой вид, я ужасно выгляжу…» — и начал рассказывать.

— Жил-был цветок, и был он совсем некрасивым… Э-э-э… Даже уродливым. У него было всего четыре крошечных серых лепестка, тонкий, как проволока, стебелек и два невзрачных круглых листика. Он был так безобразен, что пчелы, сновавшие вокруг, жужжали: «Ж-ж-ж… Ах! Какой уж-ж-ж-жас!» И перелетали на другой цветок. А бабочки, порхавшие поблизости, хлоп-хлоп-хлоп, никогда на него не садились. Несчастный цветок грустил, ведь он был совсем-совсем никому не нужен.

Виктор рассказывал ребенку сказку впервые в жизни, он не знал, как это делается, и потому, подражая какому-то комедийному актеру, строил рожицы, размахивал руками и даже делал вид, что плачет. Дафнэ невозмутимо наблюдала за ним, засунув в рот большой палец.

«Неужели ей интересно?!» — подумал он, не представляя, чем закончить свой рассказ.

— Сказку, Тото! — потребовала девочка.

— Погоди минуточку…

Разве может мужчина тридцати шести лет устоять перед просьбами полуторагодовалой кокетки?

— …И вот однажды, когда стало совсем одиноко, — продолжил Виктор, — некрасивый цветок отважился заговорить с другим цветком, своей соседкой. А соседка была очаровательна, с яркими лепестками, зелеными листочками и прямым стебельком. «Скажи, пожалуйста, как тебе удается быть столь лучезарной?» — спросил безобразный цветок. «Это так просто! — ответила красавица. — Я дружу с солнышком». — «С солнышком? А как же с ним подружиться?» — «С ним надо поговорить». — «Отлично!» — сказал безобразный цветок, принялся размахивать своими жалкими листочками и даже вырвал из земли свои тощие корешки. Цветок закружился в нелепом полете, развеселившем пролетавших мимо птичек, и добрался до солнышка. А очутившись наверху… Э-э-э… Ну… Неизвестно, что с ним произошло дальше, потому что, когда смотришь на солнце, так больно глазам, что приходится зажмуриваться. Закрывай глазки, Дафнэ, баю-бай, баю-бай…