Свой среди чужих. В омуте истины - Иван Дорба Страница 2

Вслед за этой бедой грянула война!.. И тем больше связала руки и принесла новые заботы и огорчения...

Надо было помогать родине! Осенью Николай II обратился с призывом ко всем честным людям сдать имеющееся у них золото...

Я до сих пор помню, как вся ванна сверкала: отмывали зо­лото. Ассигнации гладили горячим утюгом! Матери в ту пору и в голову не могло прийти, что через несколько лет сданные тысяча-другая червонцев оказались бы настоящим капиталом для нас — беженцев...

Большая часть земли была отдана в аренду известному сахарозаводчику Терещенко, который прислал в качестве управляющего Василия Викторовича Филимонова—красивого энергичного агронома, офицера финляндского полка...

Осенью того же злосчастного 1914 года я поступил в Мо­сковский лицей цесаревича Николая, где учился мой сводный брат Николай.

Мать—Евгения Борисовна—дочь крестьянина, волостного старшины Тараненко, была еще молода, хороша собой, понима­ла, что жизнь для нее еще не кончена, но строить новое гнездо ей в Бандуровке нельзя. Были и другие причины, в том числе, возможно, повторение революции 1905 года, так ее напугавшей: страшно и одиноко жить в помещичьем доме, среди парка, даже если на балконах по ночам сидят сторожа и бегают свирепые доги... Она продала часть своей земли и купила в Елизаветграде на Успенской улице роскошный особняк у известных помещи­ков Есиповых, со всей обстановкой, картинами, библиотекой, с флигелем, службами, гаражом, закатным двором, конюшней, коровником, погребом, дровяным сараем...

В 1917 году мне и брату пришлось прервать занятия в лицее и поступить в елизаветградскую гимназию Крыжановского на Александровской улице. Однажды меня подозвала мать и спро­сила: «Володя, скажи честно, ты не против того, если я выйду замуж за Василия Викторовича?» Мне он в то время нравился, и я сказал: «Не против!»... за что потом меня ругал брат... Мать отвергла такие блестящие партии, как сосед по имению Павел Протопопов — самый красивый мужчина Елизаветграда и поручик-князь Голицын, коннозаводчик поляк Жабоклицкий... и предпочла, полюбила нашего управляющего Филимонова...

А вскоре началась вакханалия: немцы, большевики, пет­люровцы, гетманцы, добровольцы, григорьевцы, махновцы, анархисты Маруськи Никифоровой и т.д. Много страшных минут было пережито: обыски, убийство жившего во флигеле помещика Казаковского, прятанье евреев от банд погромщиков на сеновале, арест матери и угроза конфискации дома, нашего выселения и многое другое...

Пришли белые... Части генерала Мамонтова приближались к Москве. Стоял вопрос: кто первым на белом коне въедет в Мо­скву — Колчак или Деникин?.. Несогласованность их военных операций заставила откатиться армии Колчака; потом кубан­ские, а затем и донские казаки оголили фронт и с награблен­ным добром разъехались по домам... Началось отступление... А вскоре и эвакуация русской интеллигенции из Елизаветграда... Брат ехать отказался. Ему в то время было 16 лет, был красив, подавал надежды стать большим художником... Ныне покойный Арсений Тарковский, елизаветградец, когда я упомянул про брата, сказал: «Кто же не знал Николая Чеботаева?»

Мать, отчим и я прибыли поначалу в Одессу и поселились у нашего нотариуса Волкова, ненадолго... Бегство пришлось продолжать — на этот раз на пароходе в Новороссийск. Там, случайно, на улице я встретил своих лицейских товарищей Каткова и Кановницына. Они собирались поступать в Донской имени Александра Ш кадетский корпус, который готовился к эвакуации в Египет, и звали меня с собой. Но судьба решила по- другому: свирепый норд-ост, опрокидывающий порой стоящие одиноко вагоны, «просквозил» меня, и я не встретился больше с товарищами.