Мечта дилетантов - Чингиз Абдуллаев Страница 2

— Нельзя, — согласился он, — но мой автоответчик не можетраспознать, кто именно ему звонит. И автоматически включает запись. Ты ведь всепонимаешь.

Матери было за восемьдесят. И она действительно всепонимала. Более того, она даже научилась принимать и отправлять сообщения поИнтернету уже когда ей исполнилось восемьдесят. Но ей так хотелось немногопоговорить с сыном, немного ему пожаловаться. И услышать его голос.

— Мама, — мягко добавил Дронго, — я помню, что сегоднядолжен к вам приехать. И обязательно приеду, можешь не волноваться.

— Надеюсь, что приедешь. Но я звоню тебе не поэтому. Яхотела тебя предупредить, что к тебе обратится одна молодая девушка. Ее зовутСабина. Фамилия Абасова. Она обещала написать тебе на твой электронный адрес.

— Она уже написала, — вспомнил он вчерашнее письмо.

— Очень хорошо. Я хочу, чтобы ты ей помог. Алло, ты меняслышишь? Считай, что это моя личная просьба.

— Мама, как я могу ей помочь, если я даже ее не видел. И незнаю, какая у нее проблема. Она только написала, что просит ей помочь.

— Вот ты и помоги. Для начала напиши ей ответное письмо какинтеллигентный человек, а потом помоги. И считай, что это моя большая личнаяпросьба.

— Обязательно. Но кто она такая? Неизвестная мне дальняяродственница или опять дочь твоей подруги?

— Тебе не стыдно? Я так часто тебя о чем-то прошу?

— Я буду выполнять все ее просьбы и поручения, — пообещалон, — только не волнуйся.

— Как это не волнуйся. Я очень волнуюсь. Ты становишьсячерствым человеком. Стал меньше звонить. Даже Джил из Италии звонит гораздочаще, чем ты…

— Я учту твою критику.

— Это не критика. Мать имеет право быть недовольной своимсыном. Алло, ты меня слышишь? Что ты делаешь?

— Ищу ручку.

— Зачем?

— Я записываю каждое твое слово.

— И перестань шутить. Это внучка Лейлы Абасовой, моейподруги по старым временам. Мы с ней работали еще вместе в комсомоле.

— Это когда вы вместе служили в штабе Буденного? — пошутилсын.

— И не смей намекать на мой возраст. Когда была армияБуденного, меня не было на свете. Ты прекрасно знаешь, что мне тольковосемьдесят пять.

— Прекрасный возраст. Если бы ты еще прекратила работать,было бы замечательно.

— Ты хочешь усадить меня дома и никуда не выпускать. А мояработа дает мне чувство ритма жизни.

Она была ректором университета более тридцати лет и впоследние годы продолжала преподавательскую деятельность, даже выйдя на пенсию.

— Поступай как считаешь нужным, — примиряюще сказал Дронго.

— Сначала ты меня послушай. Отправь ей письмо и назначь ейвстречу. Чтобы она могла с тобой встретиться в Москве. У нее трагедия,арестовали ее дядю. Это тоже сын Лейлы Абасовой, только он младший сын, а отецСабины — ее старший сын. Ты меня слышишь?

— Конечно, слышу. Я все понял. Ты не беспокойся. Прямосегодня и напишу.

— Сейчас, — потребовала мать, — прямо сейчас. Так будетправильно.

— Обязательно напишу. Только скажи мне, за что арестовали еедядю? Она тебе говорила?

— Мне звонили ее родители. Сын и невестка Лейлы-ханум. Онипросили о помощи. Сказали, что Сабина тебе сама все расскажет. Ее дядяизвестный бизнесмен в Москве. И его посадили в тюрьму. Хорошо, что бедная Лейлане дожила до этого дня. Она бы не вынесла такого позора.

— Тебе сказали, за что именно его посадили?

— Конечно, сказали. Придумали, что он убил своегосотрудника.

— Бизнесмен, убивший своего сотрудника? — нахмурился Дронго.— Обычно бывает наоборот.

— Он ни в чем не виноват. Сабина хочет с тобой встретиться ипереговорить. Она тоже юрист, работает в крупной немецкой компании. Ты меняпонимаешь. Ты должен ей написать. Считай, что это моя личная просьба.

— Прямо сейчас и напишу. Потом побреюсь, приму душ и приедук вам.

— Я уже не дождусь, когда ты наконец решишь у нас появиться,— ворчливо заметила мать, — а вообще лучше позвони ей. У меня есть еемосковский телефон. Сейчас я его найду…

Он попытался ее остановить, но было уже поздно. Она отложилатрубку и отправилась на поиски московского телефона внучки своей давнейприятельницы. Он терпеливо ждал у аппарата. Положить трубку в такой моментзначило обидеть ее на всю жизнь. Она искала записанное долго, минуты три иличетыре. Наконец он снова услышал в трубке ее голос.

— Я нашла, — торжествующе сказала мать, — запиши ее телефон.

— Не нужно. Я запомню. Продиктуй мне этот номер.

— Сначала нужно набрать ноль ноль. Потом четыреста девяностопять. Это код Москвы…

— Мама. Я все это знаю. Назови номер.

Она назвала семизначный номер. Он сразу его запомнил. Онвообще никогда не записывал номера, предпочитая оставлять их в своей памяти.

— Ты его запомнил? — спросила она.

— Конечно. Ты ведь знаешь, что я никогда не записываю номерателефонов.

— Иногда мне кажется, что некоторые номера ты забываешь.Например, мой.

— Я его никогда не забываю. Но иногда бывает много работы.

— Так много, что ты не можешь даже позвонить своей матери…

— Да, ты права. Это свинство с моей стороны. Больше такогоне будет.

— Знаешь, — неожиданно сказала она, — мне иногда бываеточень больно. Когда был жив твой отец, ты звонил почти ежедневно. А сейчас…

Он подумал, что она права. При воспоминании об отце у негозаныло сердце. Это был его лучший друг и советчик. Он ушел на девятом десяткелет, прожив с его матерью больше полувека. Ушел, заснув и не проснувшись.Улыбаясь чему-то своему, увиденному в последний раз. Говорят, что подобнойсмертью Господь одаряет праведников. Но боль все равно остается.

— Извини, — сказал сын, — я обязательно к тебе сегодняприеду.

Положив трубку, он молчал целую минуту, закрыв глаза. Емуказалось тогда, что мир стал неполным, если в нем не осталось места для егоотца. Вся прежняя жизнь была опрокинута и казалась теперь одним счастливымсном. Он прожил вместе с родителями почти сорок девять лет. Другой мог быназвать это счастьем. Он подумал, что боль потери бывает одинаковой и в десять,и в двадцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. Или это не совсем так. Боль потерив десять лет — это жизнь подростка без отца в самые нужные моменты жизни. Больпотери в двадцать лет — это жизнь молодого человека без отца в периодстановления новой жизни. Боль потери в тридцать лет — это жизнь человека безмудрого осмысления прожитых лет и без должного наставника. В сорок лет спотерей начинаешь смиряться. В пятьдесят уже сам чувствуешь себя не совсеммолодым человеком. Но боль все равно остается.