Тайна древнего саркофага - Елена Басманова Страница 2

Приблизилась к сестре и Мура. Брунгильда вполне пришла в себя и, грациозно повернувшись, погладила младшую сестру по руке.

– Извините нас великодушно, – обратилась Елизавета Викентьевна к графу Сантамери, Зизи и Пете. – Милости прошу к столу, надеюсь, неприятностей больше не будет.

– Благодарю вас, – ответил граф, – но нам уже пора. Позвольте откланяться. Да и у Зинаиды Львовны голова разболелась.

– Да-да – простите нас, – подхватила Зизи, сопровождая свои слова какими-то странными ломаными ужимками, – я, пожалуй, должна заснуть. Не знаю, смогу ли. Смогу ли успокоиться. Я должна утром выглядеть хорошо. Ведь мне на сцену, петь. Буду рада видеть вас среди своих слушателей, приезжайте непременно. В Сестрорецк, ресторан «Парадиз».

Доктор Коровкин, с трудом оторвавшись от созерцания бледного личика хрупкой Брунгильды, окинул взором новую знакомую муромцевского семейства: она выглядела ярко и безвкусно, с претензией на дешевый шик, с расчетом на некое ресторанно-кабацкое очарование. Ее мелко курчавящиеся соломенные волосы, разделенные на прямой пробор, были коротко острижены и открывали тонкую шею, – прическа намекала на модные египетские мотивы. Лоб опоясывала фероньерка – тонкая, в полдюйма, бархатная тесьма с блестящим камнем посередине, слишком большим, чтобы быть натуральным. Обведенные черным карандашом глаза казались огромными, диссонируя с маленьким кукольным ротиком. Она пользовалась кроваво-алой помадой, ее шелковое струящееся платье водянисто-фисташкового цвета выглядело нестерпимо вульгарным.

Зизи смотрела остановившимся потусторонним взором на доктора, но ее блуждающая многозначительная улыбка приглашала к всевозможным радостям жизни.

– Ах, простите, я не представился. – Охваченный странным волнением, доктор вскочил со стула, на который только что присел. – Доктор Клим Кириллович Коровкин, держу частную практику.

Он поклонился муромцевским гостям.

Зизи взглянула на своего смуглого темноволосого спутника. Тот по-военному выпрямился, щелкнул каблуками и сказал, играя чудными обертонами низкого голоса:

– Граф Сантамери. Рене-Николь. Можно просто Рене. И без всяких «ваших сиятельств». Нахожусь в Петербурге по делам, связанным с торговлей. Я владею производством в нескольких городах – главное предприятие недалеко от Па-де-Кале. Слышали, вероятно?

– Да, слышал, – подтвердил доктор, внимательно глядя на слишком молодого и слишком красивого для предпринимателя – так казалось доктору Коровкину – человека.

– На этом морском побережье остановился на несколько дней – сопровождаю Зинаиду Львовну. Я держу мотор. – И обращаясь к Брунгильде:

– Для меня он – как корабль для капитана или лошадь для всадника. – Посветлевшее от обаятельной, застенчивой улыбки лицо графа стало еще моложе, но он тут же посерьезнел, повернувшись к Климу Кирилловичу:

– Чудо техники, да и может быстро доставить на концерт Зинаиду Львовну. Она – удивительная певица, а морской воздух и природа – должны исцелять от ипохондрии. Не правда ли?

– Вполне возможно, – дипломатично откликнулся Клим Кириллович, новым взглядом окинув Зизи, жеманно опустившую глаза в пол. Ипохондрия? Или что-то другое – значительно хуже?

– Зинаида Львовна проживает на соседней даче, – пояснил граф, – я же расположился во флигеле. Сегодня мы решили представиться соседям. Надеемся на ответный визит.

Сантамери поклонился доктору и направился к чайному столу. Он с чувством поцеловал руку Елизавете Викентьевне, Муре и Брунгильде. Через минуту на веранде из посторонних остался один лишь студент Петя Родосский. Он еще не решил – уходить ли ему, или можно еще немного посидеть за столом и полакомиться щавелевым пирогом.

– Клим Кириллович, – Елизавета Викентьевна полуобернулась, – сейчас вскипит самовар, и мы продолжим наше чаепитие. Вместе с Петенькой – я забыла его представить. Петр Родосский, наш новый знакомец. Его привел к нам ассистент Николая Николаевича, Ипполит Прынцаев. Помните такого?

– Да, конечно помню, молодой спортивный человек, – приветливо улыбнулся доктор, разглядывая светловолосого, вихрастого, еще по-отрочески нескладного юношу, стоящего у открытого окна и теребящего край ажурной тюлевой занавески. Он казался смущенным.

– Чем изволите заниматься, господин Родосский? – с неожиданной для себя иронией спросил доктор.

– Вы, кажется, думаете, что я – поповский сын? – с вызовом ответил юнец и надменно вздернул округлый подбородок.

– Ничего подобного я не думал. – Опешивший от нежданного отпора доктор расстроился.

– Петя у нас студент. Он в Технологическом институте учится, на механическом отделении, – ласково пояснила Мура, улыбнувшись зардевшемуся юноше.

– Да, учусь. И стану инженером. Посвящу себя развитию техники. За ней – будущее. А на фамилию мою не смотрите, ни отец мой, ни дед поповскими делами не занимались. – Светло-серые глаза за пушистыми белесыми ресницами пылили негодованием.

– Да не смотрю я на вашу фамилию, – удивился доктор. – И не вижу ничего плохого в служении Церкви.

– А я вижу, – продолжал противоречить студент. – Церковь насаждает рабство.

– Помилуйте, молодой человек, при чем здесь Церковь? Я, например, не чувствую себя рабом, – примирительно продолжил Клим Кириллович.

– Вы не осознаете, – дерзко парировал юнец, – Церковь и государство лишают нас свободы.

– Ну, батенька, это уже что-то из прокламаций, – махнул рукой доктор.

– И потом – не очень-то вы похожи на раба.

Мужские дискуссии летним вечером почему-то кажутся необычайно скучными, – вступила в разговор Елизавета Викентьевна. – Полно вам, друзья мои. Чай вскипел. Пора уж и за стол садиться. Позже продолжите, если захотите, позже.

Обиженный Петя подошел к столу и, усаживаясь, взял-таки соблазнительный кусок пирога, заботливо предложенный ему Мурой.

Елизавета Викентьевна, наливая очередную чашку чая для насупившегося Петеньки, спрашивала у Клима Кирилловича о самочувствии Полины Тихоновны и можно ли рассчитывать, что она приедет завтра на дачу.

Доктор подтвердил, что тетушка его прибывает завтра, что приглашение Муромцевых пожить в свободном флигельке дачи приняла с благодарностью, что самочувствие ее прекрасное. Во время своего краткого отчета доктор поглядывал на порозовевшее, но немного виноватое личико Брунгильды – та сидела, как обычно, очень прямо, кисти рук с тонкими музыкальными пальцами изящно и бессильно лежали на коленях – ни одна линия ее хрупкой фигуры не пропадала для стороннего наблюдателя. Брунгильда заметила частые взгляды доктора.

– Как давно мы с вами не виделись, Клим Кириллович, – смущенно произнесла она, длинные шелковистые ресницы почти полностью прикрыли ее голубые выразительные глаза. – Почти месяц, с тех пор, как вы с Мурой вернулись из поездки в Благозерск.