Ученик чародея - Николай Шпанов Страница 2

— А ты не бойся, Грач, — добродушно усмехнулся Кручинин лавина опасная штука, слов нет, но… не так страшен черт…

— Это конечно… — живо согласился Грачик. — Вот, знаете, у нас в горах, в Армении, так бывает: начинается пустяковый обвал. Ну просто так, ком снега, честное слово! Катится с горы, катится и, глядишь, — уже не ком, а целая гора. Честное слово, дорогой, настоящая гора летит. Так и кажется: ещё несколько минут, и — конец всему, что есть внизу, у подножия гор. Будь то стада — не станет стад; селение — не будет селения. Лавина!.. Само слово-то какое: лавина! Будь внизу город — сплющит, раздавит! Просто — конец мира!.. Но вот стоит на пути лавины скала — так, обыкновенная скала, даже не очень большая. А глядишь, дошла до неё лавина, ударилась, задержалась, словно задумалась, и… рассыпалась. Только туман вокруг поднялся такой, что света божьего не видать. Тоже вроде светопреставления… Что вы смеётесь? Честное слово! А прошло несколько минут, и смотрите: ни лавины, ни тумана — только на долину снег посыпался и растаял на солнце. Вроде росы. Люди радуются, стада радуются, цветут селения под горой…

Кручинин положил руку на плечо друга.

— Это ты мне притчу, что ли, рассказываешь?

— Правильно вы сказали, дорогой, у меня вроде притчи получилось: ком снега — это они. Катятся с грохотом, с шумом — конец мира. А вот стоит на их пути скала…

— Скала — это ты, что ли?

— Все мы, а я — маленький камешек.

— Не шибко видный из себя? — подмигнув, спросил Кручинин.

Грачик потрогал пальцем свои щегольски подстриженные чёрные усики и рассмеялся.

— Я только говорю: грохот, шум, страху — на весь мир. А один, только один крепкий камень на пути и — туман!..

— Надеюсь, — со смехом подхватил Кручинин, — в июне лавин не бывает, а?

— Конечно… июньское солнце на Кавказе — ого!.. Неудачное время для отдыха выбрали.

— Лучше солнце в июне, чем толпы курортников в августе.

— Вы становитесь нелюдимым?

— Пока нет, но в дороге и на курорте предпочитаю малолюдство. Особенно перед тем, что мне, кажется, предстоит…

Грачик навострил было уши, но Кручинин умолк не договорив. Он так и не сказал молодому другу о том, что получил предложение вернуться на службу. Назначение в следственный отдел союзной прокуратуры манило его интересной работой, но хотелось сначала отдохнуть и набраться сил. Грачику он сказал с самым незначительным видом:

— Однако пора прощаться, вон паровоз дал свисток.

Они крепко расцеловались, и Кручинин на ходу вскочил на подножку вагона.

Грачик глядел на милое лицо друга, в его добрые голубые глаза, на сильно поседевшую уже бородку над небрежно повязанным галстуком и на тонкую руку с такими длинными-длинными нервными пальцами, дружески махавшую ему на прощанье.

Кажется, в первый раз с начала их дружбы они ехали в разные стороны.

Грачик зашагал прочь от грохотавших мимо него вагонов.

Сегодня и ему предстояло покинуть Москву. Но путь его самолёта лежал на север, в Ригу, по следам Ванды Твардовской, по следам нескольких капель чая, содержащих признаки сульфата таллия…

…И ВОТ ЧТО ВЫШЛО ИЗ ЭТОЙ ПОЕЗДКИ

Часть первая

1. Ночь на Ивана Купала

Несмотря на обычную дождливость июня в этих краях, на этот раз погода была на стороне гуляющих. Лодки одна за другой отваливали от освещённого берега маленького заводского сада. Стоило гребцам сделать несколько ударов вёслами — и суда исчезали в темноте. Они без шума скользили по чёрной, гладкой до маслянистости поверхности Лиелупе. Лодка удалялась от берега, и на ней возникала песня. Молодые голоса славили лето, славили народный праздник Лиго, прошедший до социализма от языческих времён, сквозь тысячелетия христианства, сквозь века неметчины, — праздник, ставший просто радостным зрелищем, с цветами, с песнями, с прогулками по реке и с прыжками через костры. Цветы и огонь были приметами этой ночи. Цветы, огонь и песни.

Из полосы света, отбрасываемой яркими электрическими шарами с пристани, ускользнула и лодка, в которой, среди других, были Эджин Круминьш и Карлис Силс, недавно появившиеся среди заводской молодёжи. Оба сидели на вёслах. Но когда лодка удалилась от берега, Круминьш положил весла и повернулся к Мартыну Залиню. Залинь был парень огромного роста и, что называется, косая сажень в плечах. Его маленькая голова, остриженная бобриком, казалась ещё меньше на этом большом тяжёлом теле, занимавшем всю лавку на корме между девушками.

— Передай мне аккордеон, — сказал Круминьш Мартыну.

Получив инструмент, он заиграл. Одна из девушек запела:

Циткарт, циткарт,

Ка яуна бию,

Зедню, на розе,

Ка магониня;

Стайгаю пуоигиус, бракведама,

Ка лацитс аузиняс брауцидамс… [1]

Но другая девушка остановила её:

— Перестань, Луиза!.. Что ты затянула какую-то древность, будто действительно стала старушкой… Если уж вспоминать старинные песни… Эджин, сыграй так, — и, пристукивая ногой, подсказала Круминьшу несколько незамысловатых тактов. Тот растянул свой аккордеон. Девушка весело запела:

Кае пуйсити виру Сауце?

Писитс мейту смейейиньш,

Кас азити лопу сауце?

Азитс карклу граузейиньш… [2]

Она со смехом оборвала пение и крикнула:

— Пусть-ка Эджин и Карлис споют что-нибудь из того, что пели там, у себя!.. — На словах «у себя» она сделала особенное ударение.

— Послушай, Ирма, — возмутилась Луиза, — почему ты сказала это так, словно «у себя» они были именно там, а не тут, с нами.

— Ты думаешь, что я не должна так говорить?.. Но ты же поняла меня.

— Я-то поняла, но мне думается, неправильно так говорить о наших ребятах.

— Хм… — иронически пробормотала Ирма. — Наши ребята!.. Кстати, Карлис: почему вы очутились именно тут, на нашем комбинате?

— Мне кажется… — несколько смущаясь, начал было Силс, но Луиза снова сердито крикнула Ирме:

— А почему ты об этом спрашиваешь? Что ты за контролёр, какое тебе дело?