Тайное становится явным - Марин Монтгомери Страница 2

Надо мной нависает голубое, безоблачное небо, а впереди извивается лента асфальта и уходящее в бесконечность море травы. Я непроизвольно прикрываю глаза, когда из-за поворота появляется знакомый вид. Каждый раз он застает меня врасплох. Ты долго едешь по длинной прямой дороге, затем извилистый крутой поворот – и вот он, сложенный из кирпичей тюремный блок для мужчин-заключенных.

Я снова закрываю глаза и словно наяву вижу, как сотни мужчин колотят кулаками по бетонным стенам. На них нет рубашек – они обнажены по пояс, они режут руки о колючую проволоку, которой обнесен периметр, тщетно пытаясь найти выход. Должно быть, так и выглядит ад.

Обитатель такого места часто в чем-то подобен золотой рыбке, которую ты выиграл на городской ярмарке, – полуживая, она безучастно смотрит на тебя огромными глазами сквозь прозрачный полиэтиленовый пакетик. Ее судьба предрешена – остается только вяло трепыхаться в тепловатой воде в ожидании, когда ты вернешься домой и будешь вынужден бросить ее безжизненное, раздутое тело в унитаз и нажать на кнопку смыва.

Большинство заключенных заслужили свое место здесь, оказались в неволе совершенно не случайно. Но только не он. Он совершенно не заслужил быть запертым здесь с теми, кто действительно представляет опасность для общества.

Я скрещиваю руки и крепко обнимаю себя за локти, чтобы ненароком не потянуться к дверной ручке. По счастливому стечению обстоятельств ближайшая ко мне дверь сломана. Выкидываться из машины на полном ходу – не самая умная мысль на свете, но то, что меня сейчас ждет, кажется не более привлекательным. Мне придется пройти через всевозможные заборы, пропускные пункты, тюремных охранников, досмотры, через целую кучу комнат и коридоров, чтобы в конце концов сесть на неудобный стул и оказаться лицом к лицу с ним. И сейчас это пугает меня чуть не до смерти. Пугает сильнее всего, что было в моей жизни. Если он не сможет помочь…

Моя приемная мать, Диана, бросает на меня взгляд. Она носит бифокальные очки, когда водит машину, и в этих очках ее карие глаза выглядят огромными. То, что она решила подвезти меня до тюрьмы, удивительно. Диана ненавидит делать для меня что-то, что выходит за рамки ее опекунских обязательств.

«Вряд ли встречу с твоим отцом в тюрьме можно назвать веселым пикником», – проносится у меня в голове ее голос. Я имею право на одну встречу в месяц и всегда отмечаю их в календаре. Каждый раз она почему-то об этом забывает, и список ее бессмысленных оправданий все растет. Обычно мне приходится либо просить Джастина, моего парня – у него-то есть машина, либо не ехать вовсе.

– Ты в порядке? – спрашивает Диана, приглушая звук радио. Вместо звуков песни группы «Битлз», вещающей что-то о вчерашнем дне, машину заполняет звук белого шума. Вчерашний день меня занимает меньше, чем мое детство. Детство, в котором я бы сидела в одной машине с моими настоящими родителями, а не с этой странной женщиной, которую я не могу воспринимать как близкого человека.

Я знаю, что если попробую заговорить, мой голос сорвется, так что просто киваю. Не знаю, видит ли она мой жест. Ее беспокойство очевидно – я вижу, как напрягаются ее плечи, когда мы подъезжаем к знаку «Исправительное учреждение Хаббертон». Диана быстро дотрагивается до четок, свисающих с зеркала заднего вида, и затем одним быстрым плавным движением снова кладет руки на руль. Интересно, думаю я, какой унылый говнюк удостоился чести назвать своей фамилией тюрьму?

Не могу представить политика, который захотел бы, чтобы его имя запомнили по убогому зданию, построенному посреди никому не нужных, заброшенных полей. Я представляю себе реакцию какого-нибудь парня из трастового фонда, получившего в качестве наследства такой вот сюрприз, и едва удерживаюсь от того, чтобы рассмеяться. Перед моими глазами встает образ – Коннор Ноулз, самый богатый ученик из нашего двенадцатого класса, и его дедушка, который сообщает ему:

– Послушай, Коннор, я хочу оказать тебе настоящую честь. Подарить не какой-то там винтажный Корветт или недвижимость, или деньги. Гораздо лучше! Твое имя, выбитое на табличке, висящей на заборе из сетки, куда люди приходят умирать.

Я прикусываю губу, когда воображаемый Коннор Ноулз, рыжеволосый и веснушчатый, замирает с таким возмущенным лицом, будто весь его мир находится на грани катастрофы. Его ноздри яростно раздуваются от несправедливости и обиды – именно так он выглядел прошлым летом, когда кто-то случайно пролил пиво на его дорогущую рубашку-поло во время пенной вечеринки.

Диана совсем выключает радио, когда мы подъезжаем к забору, увенчанному заостренными наконечниками. Рядом с ним стоят угрюмые охранники с суровыми лицами. Мы обе замолкаем – количество оружия и общая серьезность обстановки вселяет испуг. Диана направляет машину через распахнутые проржавевшие ворота, прямо к зеленому знаку парковки, который возвышается вдали. Старый «бьюик» тяжеловесно сворачивает на дорогу, и Диана паркует его с гораздо большей осторожностью, чем требуется.

– Мне нужно покурить, – заявляет она, доставая полупустую пачку легкого кэмела с приборной панели. Затем распахивает дверь машины и, шаря в поисках зажигалки, продолжает: – Это место в тоску вгоняет. Я побуду пока в машине, ладно?

Я расстегиваю ремень безопасности, не сводя с нее взгляд, потом разворачиваюсь, чтобы поискать на заднем сиденье машины. Я не только ищу сумку: мне нужно выяснить, что собирается делать Диана, пока я навещаю папу. Наконец я нашариваю ремень своей сумки из искусственной кожи и, склоняясь ниже, заглядываю под коврик на полу машины и под пассажирское сиденье. И вот под ним нахожу искомое – маленькую металлическую фляжку.

– Диана, – строго говорю я. Она поворачивает ко мне голову и видит фляжку в моих руках. Диана пожимает плечами. Ее маленький секрет для меня давно уже не тайна – в конце концов, мы живем вместе. Тут сложно что-нибудь скрыть.

– Только глоточек, – говорит она сквозь сигарету, зажатую в губах. Я прикидываю варианты и решаю воспользоваться возможностью.

– Тогда я везу нас домой сама.

– У тебя прав нет.

– У меня есть права, – возражаю я. – У меня машины нет. Дай мне по крайней мере сесть за руль, пока мы не выедем на шоссе. Это дало бы мне около двенадцати миль пустой дороги – а значит, необходимую для меня практику.

– Ты хочешь, чтобы я разрешила тебе сесть за руль в месте, где стражей закона больше, чем нормальных людей?

– Это вряд ли, – указываю я на очевидное преувеличение. – Ну, или можешь пить и вести машину сама, подвергая нас всех опасности.

– Ладно, ладно, – неохотно соглашается Диана и тянется за фляжкой. – Но будешь лихачить – я сама сяду за руль.

Я хихикаю. Диана, читающая нотации о надлежащем вождении, – картина настолько же смешная, как и идея о наследовании тюрьмы. Если бы не я, она бы потеряла свои права еще несколько лет назад, когда выпивка стала постоянным спутником ее жизни. Выпивка и еще азартные игры.

– Что тут смешного? – выражает она свое недовольство, и морщинки над ее верхней губой становятся еще глубже, добавляя Диане возраста. Ей едва ли за пятьдесят, но выглядит она на все семьдесят. Курение не пошло ей на пользу, впрочем, как и алкоголь.