Успеть изменить до рассвета - Анна и Сергей Литвиновы Страница 19

Стали они снова вместе жить. Но Славик свою любовь к морскому делу не оставил. И однажды его пригласил один богатей с собой в Грецию, на Эгейское море. Миллионщик там собственную яхту прикупил, и ему нужен был свой человек, матрос‑помощник‑прислуга за все. Славка уехал на целый сезон, с мая по сентябрь включительно. Деньжат привез, загорелый приехал, довольный, веселый. Конечно, Ленка дергалась — а ну мужик в южных землях, да на курорте, себе какую прихехе заведет?! Когда он на следующий год собрался, столько скандалов ему устроила, столько крови выпила! Но он все равно уехал.

А на третий год, чтобы она не изводила ни его, ни себя, предложил: поехали вместе. Родители твои с Елисейкой посидят — они как раз на пенсию вышли. На дачке его понянчат. А ты — увольняйся. Вернешься — другую работу найдешь. Врачи везде нужны. У Ленки как раз раздоры в клинике начались — характер‑то у нее непростой был, словом, она мужа послушалась да с ним на Эгейское море махнула. Да ведь и тоже в море влюбилась! На свою беду и погибель.

Хозяйка прерывисто вздохнула, а потом вытащила из страниц могильного альбома новую порцию фотографий. Прекрасные курортные греческие виды: темно‑синее море, ярко‑голубое небо, белые домики и церковки. А среди них — Вячеслав и Елена Кордубцевы, дочерна загорелые, в шортиках, шейных платочках. Обнимаются, позируют. Красивые, веселые. И видно: любят они друг друга, нравится им и обстановка вокруг, и то, чем они занимаются.

— Они даже думали свою собственную яхту прикупить — жить на ней, путешествовать с острова на остров, из страны в страну. Так, рассказывали, многие на Западе делают, особенно когда на пенсию выйдут. Но самая маленькая яхта, парусная, как они говорили, тысяч около трехсот евро стоит — у них таких денег не было. Да и Елисей подрастал. Его ведь не бросишь. И учить надо — как с яхты в школу ходить?

Но оба стали только ради моря жить. Всю зиму трудились, деньги копили: Славик у себя в яхт‑клубе на Пироговке, Ленка в другую клинику, частную, завербовалась. Летом брали все возможные отпуска, отгулы — и уезжали на Средиземноморье. У Ленки месяца полтора получалось там пробыть. А Славик обычно на весь сезон оставался. Все, говорит, острова греческие исходил. Швартоваться с закрытыми глазами мог.

Пару раз они и Елисейку с собой в Грецию брали. Да только ему море не полюбилось. Укачивало его, рвало. Поэтому, когда родители спрашивали, где будешь лето проводить, с нами на яхте или в деревне, с бабушкой‑дедушкой, он говорил всегда: с бабулей и дедулей. Ну и слава богу, как говорится, а то б ведь тоже мог…

— А каким вообще Елисей рос?

В той степени близости, которой Варя достигла с Марией Петровной, вопрос не выглядел чрезмерно интимным — просто сидят две как бы подружки, болтают о том о сем. Почему б и не спросить по ходу дела?

— Да разным он был, скажу я вам. Красивенький, умненький, иногда очень милый и ласковый. Но и своенравный. Чуть что не по нему — нет, говорит, не хочу и не буду. И не делает, хоть кол ему на голове теши. Не важно, чего это касается, уборки в комнате, еды или уроков. Ленка как‑то с ним договаривалась, дед с бабкой тоже, а вот со Славиком они, бывало, ссорились так, что только искры летели. Другое дело, что Славки часто дома не бывало — может, к лучшему. Однажды я свидетельницей стала — Елисейке лет восемь было, — как он в сердцах говорит отцу: «Проваливай, — говорит, — на свою яхту». Ленка ему, конечно, сразу — бац по губам. Тот — в рев.

— То есть отношения с родителями у Елисея были непростые? — уточнила Варя.

— Бывало, что ругались, — осторожно признала бабуля.

— Значит, Елисей мог быть заинтересован в гибели своих отца и матери?

— Это что вы тут такое сказали? Вы чего тут, Елисейке дело шьете? Двенадцатилетнему пареньку! Да и как он мог? Он в тот момент здесь был, в России, с бабушкой‑дедушкой, в школу ходил, родители оба — в Эгейском море.

— А как Кордубцевы погибли?

— Ох, Славка, Славка… Не раз он сам говорил — тут, в городе, когда все собирались на праздник какой, а он чуть подвыпьет. Море, говорит, к себе уважения требует, даже трепета. А для «руссо туристо» — особенно если выпьют или деньга у них в кармане шевелится, — такое бывает несвойственно. Слишком они со стихией запанибрата. Все время их укрощать приходится. А вот и сам не уберегся.

— Что конкретно произошло?

— Как рассказывали, дело было под конец сезона. В октябре. Славик свое по контракту отработал, Ленки все лето с ним не было. Она к нему отдохнуть прилетела, и они сами решили яхту взять напрокат, попутешествовать по островам. Если обычная парусная, да не в пик сезона, говорят, аренда по тогдашнему курсу вполне по карману была, как трехзвездочная гостиница на берегу. Ну, они вдвоем и странствовали, с острова на остров. Славик ведь прекрасно и с парусами управлялся, и с двигателем, и лоцию умел читать. Ленка тоже за все эти годы, что называется, наблатыкалась — во всяком случае, я сама слышала, Славка ее хвалил. Вот, наверное, и перехвалил… Иными словами, пошли они раз, как потом нам рассказывали, в явный шторм с какого‑то одного острова — по‑моему, даже известного, Санторини, — на другой. Шторм вообще был, как говорят, такой, что плавать не рекомендовалось. Баллов, что ли, шесть — я в этом не разбираюсь, с чужих слов. А они пошли. И не пришли никуда. Их только на третий день хватились. Они ведь там никому не докладывали, куда идут, где ночевать собираются. Вышли из порта — и поминай как звали. В общем, на третий день на соседнем острове обнаружили их яхту арендную. Пустую. На мель ее выбросило. А Ленки со Славиком нет. И никакого следа — как в Бермудский треугольник попали. Искали тела потом, как рассказывают, долго. Но не нашли. Ни его, ни ее. Решили, что их в шторм просто волной за борт смыло. Посчитали, что наши ведь люди, русаки, обычно страховкой не пользуются. Надо ведь в шторм к чему‑то там пристегиваться на яхте — к леерам, что ли. А они — нет. Вот и получили. Долго ли, коротко ли — признали их умершими. И отпели мы их здесь заочно.

— Может, живы? — мечтательно спросила Варвара (слегка наигрывая в мечтательности). — Может, сбежали? От трудной жизни, от быта или, допустим, от долгов?

— Ага, и сына двенадцатилетнего бросили. Не выдумывайте!

— А почему Елисея, когда родителей не стало, в детский дом не отдали? Двенадцать лет все‑таки.

— Еще не хватало! Все‑таки у него бабушка‑дедушка были тогда живы‑здоровы, во внуке души не чаяли. Там, конечно, долгая история была, бюрократическая канитель, и тела искали. Сашка Чигарев, дед, в Грецию, я знаю, несколько раз летал. Потом, наконец, в общей сложности год, наверное, прошел, но признали Вячеслава и Елену умершими. И немедленно после этого Елисейку семейство Чигаревых‑старших усыновило.

— Но фамилию отцовскую ему оставили?

— Конечно, он уж взрослый был, тринадцать лет ему к тому времени стукнуло.

— А почему усыновили не предки по вашей, отцовской, кордубцевской линии?