Хождение по квадрату - Рид Фаррел Коулмен Страница 19

— Но вы не сказали «нет» на его предложение? — Мне нужно было подтверждение.

— Нет, я просто сказала, что подумаю. Думаю, до этого момента я играла точно по сценарию и он не смог пережить отступления.

Доктора, продолжала Нэнси, вправили ей плечо, дали болеутоляющие таблетки и отправили домой. Она рассказала им, что споткнулась и упала на лестнице. Я поморщился. Как полицейский, я слышал подобную ложь от сотен женщин. Выплевывая кровь и сломанные зубы к моим ногам, они упрямо придерживались такой же версии. Даже когда я замечал, что в их квартире нет лестницы, с которой можно упасть, они продолжали твердить свою ложь, как молитву. Доктора ей тоже не поверили, но она отказалась от вмешательства полиции. Синяки от пальцев Патрика побледнели только через несколько недель.

— Когда моих не бывает дома, я спускаю блузку с плеч и разглядываю их в зеркале. Я дотрагиваюсь до них. Как будто он до сих пор держит меня в своих руках. Иногда мне кажется, что я чувствую их или вижу в зеркале, — призналась она.

Она бросила учебу и переехала домой. Ее родители оказались доверчивее медиков и приняли историю с лестницей без вопросов. К несчастью, ей пришлось усугубить ложь, сказав, что при этом она была очень пьяна. Ей пришлось так поступить, чтобы отговорить отца от иска университету.

Как только плечо зажило, Нэнси сделала аборт. Мария отвезла ее в клинику. Она не сказала родителям, но, разговаривая со мной, старалась убедить себя, что они поняли бы.

— Они понимали, что со мной что-то не так. Плечо уже несколько месяцев как зажило, а я не возвращалась в университет с мая, с тех пор, как я… как Патрик побил меня. Иногда мне даже хочется, чтобы они спросили, понимаете?

Я сказал ей, что в такие моменты радуюсь, что у меня нет детей. Она сказала, что больше никогда не видела Патрика. Он позвонил ей в тот день, когда она сделала аборт, и плакал в трубку. Он ничего не сказал, но она поняла, что это он. Это была последняя весточка от Патрика, а потом в декабре она прочитала газеты. Хотя она заявляла, что была рада отделаться от него, у меня появилось ощущение, что она отчаянно хочет кое-что обсудить с Патриком.

— Он многому меня научил, непроизвольно… — Она нахмурилась. — Для меня теперь все изменилось. Я думаю, из-за аборта. В университете мы изучаем одни абстракции, это черное, это — белое. Теперь мне сложно смотреть на вещи таким образом. Когда мир серый, линия горизонта размывается. Но во всем этом есть и кое-что хорошее. Теперь я знаю, что важно. Зеркало перестало быть моим врагом, и мне кажется, что в следующий раз я смогу распознать любовь, если он, конечно, будет, этот раз!

Я согласился с Нэнси и поинтересовался, расспрашивал ли ее кто-нибудь, ну там полиция или детективы. Да, несколько раз ей задавали вопросы, но какие-то поверхностные, а когда узнавали, что они с Патриком расстались за шесть или семь месяцев до его исчезновения, вежливо извинялись и ретировались. Сказала ли она кому-нибудь об аборте? Нет.

— А мне почему сказали?

— Время пришло.

Я немного помолчал, потом спросил:

— А Патрик знал, что вы ходите к психотерапевту?

— Конечно, я этим так гордилась, всем рассказывала — кроме мамы с папой.

— Патрик когда-нибудь говорил с вами об этом? — Спрашивать становилось все труднее. — Какова была его реакция?

— Странно, что вы спрашиваете, — улыбнулась Нэнси. — Он на этой теме совсем свихнулся.

Нэнси не знала, хотел ли он когда-нибудь обратиться за помощью к психиатру, они это никогда не обсуждали, но она сообщила мне фамилию своего врача. Я поблагодарил ее. Она снова пожелала мне разыскать Патрика и пообещала любую помощь. Я оставил ей свой номер телефона и просил звонить, если она вспомнит что-нибудь важное. А если захочет просто поболтать, тоже может звонить. Провожая меня, Нэнси сообщила, что с сентября снова будет учиться, но не в Хофстре. Она предполагает поехать в Стэнфорд или в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Она любит Калифорнию.

— Я выбрала Хофстру, потому что он близко от дома, это безопаснее. Хорошо чувствовать, что родители рядом. Знаете, они могли бы меня защитить или прийти на помощь. Еще один миф разлетелся к чертям, правда ведь?

Я спросил:

— Когда вы в последний раз видели Патрика, какого цвета у него были волосы? А как насчет серьги и татуировки?

Она посмотрела на меня, словно я свалился с неба, но воспитанность победила. У него были черные волосы, аккуратно подстриженные, с пробором посередине, как у завсегдатаев дискотек. Нет, у него не было никаких татуировок, а серьги носила она.

— Когда вы прочитали об исчезновении Патрика, то удивились?

— Нет, — ответила Нэнси после минутной заминки и закрыла за мной дверь.

Было уже темно, когда я выехал на шоссе № 107. Большие дома с шоссе разглядеть было труднее, они растворялись в надвигающейся темноте. Я размышлял не столько о Патрике Малоуни, сколько о Нэнси. Она напомнила мне нечто, о чем такие зануды трудяги, как я, склонны забывать. Деньги — великий утешитель. Посмотрим правде в глаза: Нэнси Ластиг никогда не придется беспокоиться о продуктовых талонах или ценах на бензин. Иногда деньги могут смягчить удар при падении, но не помешают вам упасть. Совершенно очевидно, что ее горе было подлинным, и я не думаю, что богатство отца могло хоть чем-то помочь ей.

Я отыскал бар не потому, что мне необходимо было выпить: мне нужны были телефонная книга, телефон и комната на ночь. На завтрашнее утро я наметил еще один визит в университет Хофстра, и мне совершенно не хотелось возвращаться в Бруклин.

В моем воображении Патрик Малоуни ходил спиной вперед по квадрату, а потом напал на Нэнси Ластиг. Вкус виски показался мне слишком резким. Видимо, я нуждался в выпивке больше, чем признавался самому себе.