Замкнутый круг - Александр Рогинский Страница 19

Это еще что за напасть. Вдруг ударила резкая боль — чесотка в правую ногу, предпальцевую подушечку. Странно — противное ощущение: одновременно болит и чешется.

— Двигаться, двигаться, — сказал себе Кошерин, а не то сейчас еще и удар хватит.

Он быстро собрался и вышел из квартиры. И только на улице вспомнил, что не закрыл дверь. Вернулся, дверь была закрыта, но ключ он не мог найти.

Кошерин начал обыскивать карманы, вдруг увидел, что держит ключ в левой руке между пальцев.

Он не контролирует свои действия. Этак он сейчас забудет, на какой улице находится и потеряется в городе. Точно, надо идти к Виктору на прием. Все его персонажи там уже побывали, и его черед настал.

И в этот момент Кошерин увидел того самого мужчину, которого застукал вместе с Розой в парке. Это был не Виктор, лицо гораздо шире, шея короче, а глаза серые, а у Виктора синие. Синими глаза были и у Кошерина, в молодости девушки очень их любили.

Подозреваемый, как его обозначил про себя Кошерин, прошел совсем рядом, потому и удалось рассмотреть цвет его глаз.

Он искоса глянул на Кошерина и, кажется, ухмыльнулся. Походка у мужчины была без раскачивания, что выдавало в нем чиновника, привыкшего держать осанку.

Кошерин без всякого согласования с собой двинулся следом за мужчиной. Тот зашел в супермаркет.

Кошерин невольно залез во внутренний карман пиджака, где носил кошелек. Деньги имелись в достаточном количестве.

Направо от входа находилось кафе. Мужчина вошел в него. Туда же последовал и Кошерин. Кафе напоминало запущенный сад. Посреди в огромной кадке рос фикус, образовывая шатер, под которым стояло несколько столиков. Дальше находился бар, где сейчас учился подбрасывать и смешивать напитки бармен.

Бар был увит диким виноградом с прикрепленными к веткам муляжами гроздей. Сквозь листву виднелись плавающие в аквариуме рыбки. Столики были из красного дерева, а стулья обиты зеленой кожей.

Мужчина подошел к бармену и о чем — то с ним заговорил. Было видно, что они хорошо знакомы. Бармен — тощий в накрахмаленной рубашке с залысинами на голове — кивал и продолжал подбрасывать алюминиевую колбу.

Кошерин выбрал место у окна. Отсюда хорошо просматривалась улица и помещение кафе.

Тут же к нему подошел официант с толстой книжкой меню.

— Мне 50 граммов водки и чего — нибудь мясного горячего и салат.

— У нас прекрасный шницель.

— Шницель? — удивился Кошерин. — Давно не слыхал, разве их еще делают?

— Мы делаем.

— Ну, тогда шницель и водички.

— Тархун.

— Ее разве еще выпускают, это была прекрасная вода?

— Мы выпускаем.

— Ну, тогда все, — сказал Кошерин своим резким директорским тоном.

Он и впрямь выглядел сейчас как — то растерянно и жалко. Но ведь действительно ни шницелей, ни Тархунской воды он не встречал уже миллион лет, хотя и посещал подобные заведения довольно часто.

Официант принес приборы и хлеб, нарезанный маленькими квадратиками. Один из квадратиков, как когда — то делал еще студентом, Кошерин намазал горчицей и посолил. Когда — то это была бесплатная пища в столовках, и этим блюдом в основном и насыщались бедные студенты. Потом, правда, лафа закончилась, хлеб и горчица стали платными.

Мужчина закончил разговор с барменом и направился прямо к столу Кошерина.

— Можно к вам присесть?

— Пожалуйста, пожалуйста…

— Скажите, зачем вы за мной следите? — опускаясь тяжело на стул, который не замедлил скрипнуть, спросил мужчина.

Кошерин поперхнулся бутербродом.

— Как вы сказали — слежу? С чего бы это!

— Меня трудно провести, еще в парке я заметил вас, как вы за нами наблюдали.

— Вы что из СБУ?

Кошерин положил на салфетку недоеденный бутерброд с четкими отпечатками зубов.

— Что — то в этом роде.

— И знаете Розу?

— Розу Алексеевну?

— Ее самую. Ага, теперь понял. Вы ее ревнивый муж?

— Она не замужем! У вас было свидание?

Кошерин поймал себя на том, что стал подражать капитану Смирнову. Тот тоже вел беседу в нарастающем темпе, не давая время на раздумья.

— Ну да. Мой сын занимается у вашей…

Мужчина изучающе посмотрел на Кошерина.

— Мы в парке и встретились обсудить предстоящее выступление на концерте. Вас устраивает такой ответ?

— А почему он меня должен не устраивать? Не я ведь подсел к вашему столику.

— Я подсел, чтобы прояснить ситуацию, не люблю двусмысленных положений.

— А кто любит, как вас, простите?

— Виталий Леонидович Измайлов.

— Дмитрий Сергеевич Кошерин… Простите, а вашего сына случайно зовут не Илья?

Измайлов испуганно уставился на Кошерина.

— Вы что, экстрасенс?

— В некотором роде, в некотором роде. Ваш сын вундеркинд, пишет симфонии, а вы… Тут Кошерин чуть не сказал, зарабатываете на нем деньги…

— Очень интересно! Вы любитель серьезной музыки и ходите в филармонию. Теперь понятно. Такое бывает.

— Что бывает?

— Преследование, маньячные наклонности. Но я знаю, как с такими поступать. Опыт есть.

— Вы шутите? Я про вашего сына много читал. И не более того. А ни на одном концерте не был.

Кошерин хотел прибавить детское, «честное слово», но вовремя прикусил язык.

— Читали? Интересно где? О сыне пишут редко, разве когда нужно что-нибудь перченое. У нас, знаете, публика дура, а про прессу и говорить не хочется. В серьезной музыке никто не разбирается, и если пишут, то такое…

Измайлов сухо рассмеялся. Кошерин почему-то посмотрел на его руки. Наверное, у него и кожа на руках сухая. Так и слышалось ее шуршание.

— Мой сын лечил вашего сына, — неожиданно сказал Кошерин.

— Виктор Дмитриевич! — воскликнул Измайлов. — Вы отец Виктора Дмитриевича?

Что произошло с человеком. Голос стал слащаво-вежливым, Измайлов вдруг начал сморкаться в платок не первой свежести, размахивать руками да так, что едва не сбил тарелку с огромным шницелем, который только что поставил на стол официант.

Шницель был покрыт желтовато-коричневой корочкой и пузырился изнутри жаром. Он был таким аппетитным, что Кошерин уже пожалел, что затеял такой длинный разговор.

Кошерин развернул салфетку, взял нож, вилку и отрезал большой кусок. Пар выбросился наружу, а верхний слой корки отстал от дымящегося плоского куска мяса.

Кошерин, зажмурив глаза, отослал кусок горяче-сочного шницеля в рот. Заметил, с какой жадностью смотрел на него Измайлов.