Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева Страница 19

Оказалось, что не только вдова дома, но и постоялец. Было с кем поговорить! Хозяйка впустила гостя в комнату, а там Лабрюйер обнаружил не только Борро (жонглер сидел за столом, держа руки в кухонных мисках), но и борца Штейнбаха.

— О, как занятно! — воскликнул Штейнбах. — Развлекаетесь поисками собачьего отравителя?

И тут же засыпал Лабрюйера веселыми вопросами. Отвечать на них было мудрено — борец резвился, как дитя на лужайке, перескакивал с темы на тему, и в конце концов Лабрюйер сам удивился — какого черта он носится по городу из-за покойных собак?

Жонглер молчал. Только с большой неохотой объяснил — у него на руках трещины между большими и указательными пальцами, в тех местах, куда приходят подброшенные кольца, и эту беду нужно лечить особыми ванночками.

Поговорили и о мадмуазель Мари.

— Предлагаю пари. Собак отравила изгнанная пьянчужка, — сказал Штейнбах. — А с нее какой спрос?

— Как она могла это сделать?

— Вы не цирковой человек, господин Лабрюйер. Несколько раз в день ворота, выходящие на Парковую улицу, отворяются. Нужно привезти корм для животных, нужно вывезти всю грязь с конюшни. Человек, поставивший перед собой цель, просто сядет напротив ворот и будет ждать. Потом проскользнет и спрячется во дворе, это несложно. Пьянчужка наверняка знает всякие закоулки. Считаете, что это слишком просто?

— Это нужно доказать, — буркнул Лабрюйер.

— И что, вы поведете пьяную тетку в суд? Возместить ущерб она все равно не сможет. В итоге — потраченное время, и ничего более.

Но господин Штейнбах не знал, какие мысли клубились в Лабрюйеровой голове.

Лабрюйер осознавал, что погоня за отравителем — на четверть из сострадания, на три четверти от скуки. Но цифры поменялись — теперь осталась четверть сострадания и четверть скуки, но половина принадлежала упрямству. Очень захотелось переупрямить веселого борца.

Он сказал, что версию о пьянчужке, естественно, рассмотрит, но и прочие не отбрасывает. У мадмуазель Мари прехорошенькие ножки — может статься, кто-то из служителей на них заглядывался и был обижен пренебрежением.

— Нашли же вы себе игрушку, — заметил Штейнбах.

— По старой памяти, исключительно по старой памяти. Я же более десяти лет в полиции прослужил. Это въедается в плоть, кровь и даже кости. А результаты я передам бывшим сослуживцам. Готовить дело для суда — не моя забота.

Прямо при Штейнбахе Лабрюйер допросил Борро. Жонглер ничего не знал, кроме своих мячей, булав и колец. Заметил, правда, что мадмуазель Мари ссорилась с кем-то из борцов — что-то ей сказали вслед неприличное, и она дала сдачи. Пожалуй, это не было ниточкой.

Потом Лабрюйер вернулся в фотографическое ателье. Каролина трудилась в поте лица, пропуская через сушильный аппарат тысячу двести карточек. Зрелище было трогательное.

— Хотите ужинать? — спросил Лабрюйер. — Могу угостить.

— Если где-нибудь поблизости, душка.

— Хм… «Франкфурт-на-Майне»?

— Я там еще не была, и приличные женщины в такие места не ходят!

— Вы же не одна, а с кавалером.

Подумав, Каролина согласилась.

Лабрюйер хотел, чтобы она поглядела, как одеваются рижанки. Одно дело — когда Каролина, суетясь возле аппарата, сильно напоминающего средневековое осадное орудие, покрикивает на клиенток, чтобы не двигались и не моргали, а другое — когда она получит возможность хотя бы спокойно рассмотреть со вкусом одетых дам.

Вскоре они уже сидели в ресторане.

Каролина действительно немного смутилась — ее блузка с огромным бантом на груди выглядела уж слишком нелепо. Лабрюйер оглядывал зал в поисках хорошеньких женщин, и вдруг окаменел.

Чета Красницких опять была здесь.

При мысли, что сейчас Иоанна д’Арк повернется и увидит его в обществе страшилища, Лабрюйер чуть не сбежал.

Красницкие сидели за два столика от него, в обществе немолодого офицера. Подошел официант, склонился над столом, чтобы заменить тарелки, офицер откинулся назад, Лабрюйер увидел его лицо и удивился — это был знакомец, военный инженер Адамсон.

Они познакомились, когда Лабрюйер нанялся в церковный хор и пел в храме Петра и Павла, что в Цитадели. Тогда он всех гарнизонных офицеров знал по крайней мере в лицо, а с Адамсоном познакомился так — инженер вздумал из лютеран перейти в православные и часто бывал в церкви, беседовал с иереями, пробовал даже петь в хоре, но вскоре энтузиазма поубавилось, и он, покрестившись, стал обычным прихожанином.

Лабрюйер вытянул шею, стараясь разглядеть погоны серебряного галуна с красными просветами, с эмблемой — перекрещенными серебряными лопатой и киркой. Ему было любопытно — поднялся ли Адамсон по служебной лестнице. Был, помнится, штабс-капитаном с четырьмя звездочками на погонах, а теперь что же? Ни одной? Значит — капитан.

Господин Красницкий встал и прошел в направлении мужской комнаты.

— Вот он, — шепнул Лабрюйер Каролине. — Тот мошенник, который прибыл сюда на гастроли… Его бы снять на карточку…

— Живет здесь? — осведомилась Каролина.

— Насколько знаю, здесь, но собирается снять квартиру.

— Я что-нибудь придумаю. Если эта дамочка пойдет в дамскую комнату, я — за ней…

— Понятно.

— А у офицерика-то губа не дура…

Каролина сидела так, что хорошо видела Иоанну д’Арк. Лабрюйер же нарочно повернулся, чтобы ее не видеть вовсе.

— Воспользовался тем, что муженек сбежал, и ручку целует… — продолжала Каролина. — Смотреть противно. Как только уважающая себя женщина позволяет целовать руку? Это же унизительно.

— Почему унизительно? — удивился Лабрюйер. Он много всяких глупостей услышал от Каролины, но такое прозвучало впервые.

— Ну как же? Мужчина этим говорит: ты настолько ниже меня, что я могу целовать тебе руку без всякого ущерба для своего самолюбия!

Понять такую логику Лабрюйеру было не дано.

Тем более, что в голове у него складывалось иное логическое построение.

Иван Иванович Адамсон живет на одно офицерское жалованье. Проиграть мошеннику, значит, он может только это жалованье. Ну, если втянется в игру и войдет в азарт, то наберет долгов. И все равно — получится не та сумма, с которой мошенник международного уровня станет связываться. Украсть у Адамсона тоже нечего. Так на кой он сдался Красницкому?

Могло ли быть так, что они — просто давние знакомцы? Встретились в Риге, решили поужинать вместе, и Красницкий запросто оставил жену с приятелем, удалившись в мужскую комнату…

Но, позвольте, что можно делать в мужской комнате чуть ли не четверть часа?

Не зря Лореляй называла Лабрюйера ищейкой. Полицейская закваска была в нем неистребима.