Поющая в репейнике - Анастасия Машкова Страница 19

Трофим кричит из фуры, опустив стекло:

– Мне нужно отъехать! Я загораживаю полосу. Что уж теперь…

Полкан машет ему, мол, отъезжай и вообще отстань и делай, что хочешь.

Супин усаживает Риту, похожую на деревянную куклу, в свою машину и залезает на водительское сиденье. Тут он вспоминает о Мане, бессмысленно вязнущей в снегу за мглистым горизонтом. Это воспоминание хорошее, теплое. Потому что Маня сама теплая и хорошая. И подло держать ее в мокром снегу. Подло…

– Голубцову надо забрать. И решить, куда ехать и что вообще делать? Нужно все еще раз обсудить.

Рита смотрит на Супина, странно улыбаясь.

– Да, Павел Иванович. Нужно многое обсудить. Нам с вами наедине. Не так ли?

Она вдруг с силой сжимает его ладонь. Ее рука пышет жаром, обжигает ледяные пальцы Полкана. Он молчит, руку не отнимает. И не может поднять на Риту глаз. Теплая Голубцова в мгновение ока забывается им.

– Да, хорошо. Едем к вам?

– Ну не к вам же? Я вам абсолютно не доверяю.

– А я – вам, – вдруг жестко произносит Супин и поднимает на Риту глаза, горящие знакомым стальным огнем. Но в этот раз они ничуть не пугают Кашину. Она задыхается от бешенства и отчаяния.

Трофим и Маня подбегают к машине главбуха почти одновременно. Маня судорожно хватает ртом воздух. Она не в силах произнести ни слова – от бешеной гонки дыхание сбито, сердце строчит на пределе.

– Что, к Але? – спрашивает Трофим у Супина, склоняясь к раскрытому окну. Кажется, он настолько растерян, что не может найти подходящих к случаю важных слов.

– Нет. Я отвезу Маргариту домой. Она измучена, да и у меня голова не варит. Быть может, позже я приеду. Я… решу.

Полкан кидает быстрые взгляды на Риту, будто ждет от нее реакции на свои слова.

– Рит… что это… может быть? Где Ника? – выпаливает Голубцова, чуть восстановив дыхание и залезая в машину.

– Я ничего не знаю. Я… не знаю, Мань. Думаю, больше ничего предпринять нельзя.

– Мария, езжайте с Трофимом домой. Придите в себя, – обращается к ней главбух.

– Да, нам всем нужно прийти в себя, – говорит Маня, согревая руки дыханием. – Быть может, Кашин что-то заподозрил, решил осторожничать.

– Все, Мань. Все! Больше я не позволю вам всем так безумно рисковать из-за меня. Кажется, отрезвление пришло вовремя, – тихо произносит Ритуся.

– Это верно. Безумию должен быть положен конец, – цедит сквозь зубы Супин. Он надевает очки, морщится от изломанной в треснутых очках окружающей действительности и заводит машину.

– Мань, вылезай и перебирайся в мою теплую фуру. Кажется, мы здесь лишние, – вздыхает Тосик.

Его глаза снова полны меланхолии и мысли о несовершенстве мира.

* * *

Супин молчит всю дорогу до Ритиного дома. Она хочет заговорить, но не решается. Полкан сосредоточен и исполнен мрачной решимости. Он останавливается около ближайшего от ее дома метро.

– Дальше не повезу. За вами могут следить. Итак, что вы хотели мне сказать, Кашина?

– Да нет, Павел Иванович, это я жду от вас откровений и объяснений. Мне кажется, вы знаете почему Нику не повезли сегодня в школу? Я все знаю о ней от няньки. Она – свой человек, моя дальняя родственница. Чудом ее Кашин не уволил: Ника не признает никого, кроме этой милой тетки. Итак, вы вступили в сговор с моим мужем?!

– Называйте это как хотите. Но я спас и вас, и этих двоих ненормальных, которых вы хотели так бездумно и, в общем, подленько подставить. Ваш муж – форменный бандит, почистивший за двадцать лет перышки. И вам это прекрасно известно.

– Я ничего не знаю о прошлом мужа. Мы с ним на эти темы не удосужились поговорить. Мы и о настоящем не слишком много болтали. И вообще, сути это не меняет. Что вы предложили Кашину? Что выторговали для себя?

– Вас это совершенно не касается! – Супин глушит мотор, отстегивает ремень безопасности и рывком отбрасывает сиденье. – Я измотан. По вашей милости чуть не в тюрьме! И вы еще смеете о чем-то спрашивать и обличать?! Послушайте, Кашина, неужели вы и впрямь считаете, что окружающие вас люди должны вам служить, что вы можете использовать их в своих целях, нимало не беспокоясь, какие последствия это будет для них иметь? Вы, вообще, кем себя мните?

– Прекратите! – вскрикивает Рита, сжав кулачки и прижимая их к лицу. На ее глаза наворачиваются слезы. – Хуже, чем я сама о себе думаю, обо мне не может думать никто! Ваша отповедь ничего не изменит. Мне нужно быть с дочерью, и я все для этого сделаю!

– А знаете, я думаю, муж вернет вам Нику. Слишком много у него заморочек с бизнесом. К чему лишний скандал, головная боль? Я, кстати, ему посоветовал быть с вами честным.

Супин произносит это с плохо сдерживаемым апломбом.

Рита с изумлением смотрит на Полкана.

– И он выслушал вас?!

– Да, похмыкал и до двери проводил.

– Тогда… тогда я должна еще и поблагодарить вас?

– Ничего вы не должны! Живите тихо, помалкивая. Послезавтра, в пятницу, думаю, все решится. Так что, не впадайте в отчаяние, крепитесь, Кашина.

– Спасибо, – бормочет Ритуся, выбираясь из супинской машины, как во сне.

* * *

– Манюш, ну что ты все молчишь?

Тетя Аля присаживается на кровать к Мане, закутанной до подбородка в одеяло и пялящейся в потолок.

– Аль, откуда на потолке может быть это крошечное чернильное пятно? Что-то я его не помню, – спрашивает Маня и, достав руку из-под одеяла, тычет ею вверх.

– Какое пятно? – пугается Аля.

– Да вон, маленькое, синее.

– Да бес его знает. Мань, иди пельмешек съешь, чайку попей, – снова канючит тетка. – Смотри, весь день пролежала. Температуры-то нет?

Аля трогает рукой Манин лоб, вздыхает, достает платок из кармашка любимого халата, утирает нос и губы.

– Аль, не переживай ты из-за меня. Что я? Вольная птичка. Ни проблем, ни семьи, ни забот настоящих. Даже на работе мое отсутствие никого не волнует. Даже не звонят, что я? Где? Вон у Ритки проблемы – это да.

– Ага, думаешь ты все о Ритке. И о начальнике своем склизком. Ох, Манюша, чует мое сердце, склизкий он. Это Бог нас отвел от беды. И я хороша, старая кирюха, дитё красть вас подбивала. О-ох, наломали бы дров. О-ох.

– Задним умом все хороши. А близким людям все же надо помогать. И Нику матери вернуть!

– А она-то бы помогла тебе, красотка твоя? Кинулась, как в омут?

– Не знаю, Аль. Это неважно. Я и сама себе помочь могу с моими-то пустячными проблемами.

Маня вдруг вскидывает руки, трясет кулачками, будто кидает вызов кому-то там, наверху:

– Ну что это за проблемы?! Как до зарплаты дотянуть? Что к ужину купить? Пуховик в химчистку сдать, а ботинки – в починку? Шестьсот рублей за набойки… Что у меня за жизнь, что даже проблем в ней не может быть? Как у инфузории. Проболтаюсь между дурацкой работой и съемной квартирой всю свою примитивную жизнь и сгину. Никому не нужная, ничего толком не совершившая, не создавшая. Бессмысленные дни, тяжкие ночи. Тупое, убивающее однообразие. Бег ишака по кругу. И-а! И-а!