Без жалости - Лоис Гилберт Страница 19

— У вас там, в Таосе, есть семья?

— Уже нет. В прошлом году у меня умер отец.

— А какой он был, ваш отец?

Сначала Ноа молчал, а когда заговорил, то говорил так тихо, что мне приходилось вслушиваться.

— Он был твердым, как кремень. Справедливым, умным. Никогда на меня не кричал, никогда не тронул меня даже пальцем. Упрямцем он был большим — это да, но учиться любил. Если мне удавалось в споре доказать ему что-нибудь, используя цитату из книги, он всегда улыбался и, по-моему, был этому очень даже рад. Книги он уважал. Даже Чосера читал на староанглийском. «Кентерберийские рассказы» всегда лежали у него на столике рядом с кроватью. Он то и дело их перечитывал.

Я пристально на него посмотрела. Та же самая книга лежала и на моем прикроватном столике. Интересно, он знал об этом? Бывал ли он вообще в моей комнате? Я не верила в совпадения, а это выглядело совсем уж неестественно — как подстроенное, даже, возможно, тщательно продуманное. Другими словами, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Между прочим, это изречение с полным основанием можно было отнести и к самому Ноа. Иногда мне казалось, что он слишком хорош для этого мира и таких людей, как он, не бывает.

— А как ваша мама?

— Ушла от нас, когда я был еще ребенком. Отец говорил, что в ней было слишком много цыганской крови, но я так думаю, что причиной ее ухода были бурные шестидесятые. Знаете, тогда были в моде всякие хипповские коммуны — вот она и уехала в Сан-Франциско, чтобы пожить в одной из таких коммун. Может, ее сейчас уже нет в живых, но я, сказать по правде, ничего о ее судьбе не знаю.

— Скажите, Ноа, почему вы работаете на нашей ферме?

Ноа опустил глаза и стал рассматривать свои руки.

— После смерти отца мне пришлось уехать из Нью-Мексико. У меня было такое ощущение, что тень отца незримо следует за мной, куда бы я ни пошел. Для меня была непереносима сама мысль о том, что мне теперь предстоит жить на нашем ранчо в одиночестве. Я продал ранчо и решил немного попутешествовать. Сказать по правде, я направлялся в Новую Шотландию, когда вышел из машины выпить кофе и за кофе от нечего делать полистал журнал «Итака джорнал». Там я и увидел объявление вашего брата о найме работника, которое показалось мне очень заманчивым. А что? Контракт на один только зимний сезон, предоставляют отдельное бунгало да еще предлагают работать с лошадьми. Я от лошадей с детства без ума, а вот ездить на машине на большие расстояния ненавижу.

В том, что говорил Ноа, были и смысл, и логика, а его голос звучал естественно. Кроме того, рассказывая о своей семье и доме, он зримо расслабился и даже язык его тела служил лишним подтверждением того, что он не лжет. Вот если бы не странное совпадение с Чосером…

— А как у вас обстоят дела? — в свою очередь спросил он.

— Что вы имеете в виду?

— Я слышал, вы ушли из медицины. Это правда?

Я обдумала этот вопрос. В самом деле, перестала я быть врачом или нет? В душе, возможно, я им все еще оставалась, но возвращаться на работу в госпиталь не хотела ни при каких условиях.

— Даже если я бросила медицину, какое, в сущности, это имеет значение? — сказала я. — Одним врачом больше, одним меньше — какая разница? В любом случае медицина не в состоянии справиться с голодом в Африке. Кроме того, врач не в силах сбросить коррумпированное правительство, которое наживается на своих гражданах и не может остановить гражданскую войну.

От таких разговоров я быстро выдыхалась и уставала, поэтому мне ничего не оставалось, как плюхнуться на сено рядом с Ноа.

— И чего же вы хотите от жизни? — спросил он.

Этот вопрос разбудил в моей душе забытые, какие-то стершиеся воспоминания и мечты о собственном наполненном цветами саде, о кресле-качалке, о билетах на концерты хороших оркестров, об уроках бальных танцев, о раскрытом рояле, где бы в пюпитре меня ждали ноты, о ночных экскурсиях по Вене…

— Много всего, — сказала я.

— Но как я понимаю, врачом вы больше работать не хотите?

Я пожала плечами.

— Пока не хочу.

— Стало быть, решили послать к черту высшее образование?

— Мое высшее образование останется при мне.

Он исподтишка, прикрываясь рукой, посмотрел на меня, и я впервые заметила, какие у него красивые синие глаза.

— Скажите, вы счастливы? — спросил он.

В свое время я ждала этого вопроса от Дэна. Ждала-ждала, да не дождалась. На удивление, этот вопрос задал мне почти посторонний человек, который сидел со мной рядом, — Ноа. Я тоже посмотрела на него исподтишка — не шутит ли? Ничего подобного. Выражение его красивых синих глаз было абсолютно серьезным. В ожидании ответа Ноа смотрел на меня очень внимательно.

— Когда я вернулась из Африки, то сильно болела и не могла передвигаться без посторонней помощи, — медленно, чуть ли не по слогам произнесла я. — И не только тело было у меня больным, но и душа. Слишком много смертей я видела. Я и сейчас не могу сказать, что преодолела этот кризис, хотя после моего возвращения прошел целый год.

— Что ж, с этими кошмарными видениями вам придется жить и дальше, — спокойно сказал Ноа. — Вряд ли вы так просто от них избавитесь.

— Я никак не могла отделаться от мысли, — продолжала я свой рассказ, — что единственное, что остается врачу, который перевидал столько смертей, — это умереть самому. Так сказать, достойно уйти вместе с теми людьми, которых он лечил, но вылечить не сумел…

Я говорила так тихо, что едва слышала собственный голос. Признаться, в Штатах я никому еще не рассказывала о том, что мне довелось увидеть и пережить в лагере беженцев. Даже бабушке и Райану. Да они никогда и не выражали особенного желания слушать мои рассказы об Африке.

Но Ноа слушал меня внимательно.

— Когда я приехала в Америку, то весила не больше сотни фунтов…

— Должно быть, с тех пор вы все-таки набрали вес, — произнес Ноа. — Потому что выглядите вы прекрасно.

Я вспыхнула и бросила на Ноа быстрый как молния взгляд.

— Родной дом излечивает и не такие раны.

— Между прочим, вы так и не ответили на мой вопрос, — сказал Ноа.

Я опустила глаза и принялась механически разглаживать куртку. «В самом деле, счастлива ли я? Нет, конечно. Во всяком случае, уж никак не сегодня. Как может быть счастлив человек, когда хладный труп его отца лежит на мраморном столе в городском морге?»

— Мои мысли о том, что такое счастье, изменились. Сейчас счастье для меня — это роскошь, которая не имеет никакого отношения к действительности, — сухо произнесла я. Поднявшись с места и оправив куртку, я добавила: — Думаю, дома уже волнуются — гадают, куда это я подевалась. Я, пожалуй, пойду.

— Если у вас найдется свободное время, заглядывайте сюда, — сказал Ноа.