Королевский гамбит - Диана Стаккарт Страница 19

И моя уверенность не подвела меня. Той же ночью, когда я вернулась к себе после вечерней трапезы, я обнаружила под своими одеялами старый жакет, мужскую кожаную куртку и короткие штаны, принадлежавшие некогда моему младшему брату.

Задержавшись ненадолго, прежде чем потушить свечу, я написала записку, где сообщала о своем уходе. Еще днем я составила мысленно трогательное послание, но теперь, когда подошло время перенести слова на бумагу, уже раз испытанное чувство вдруг показалось ненастоящим и преувеличенным. Я неуверенно грызла свое перо, ища вдохновения. Наконец, я остановилась на нескольких скупых фразах, не очень нежных, зато более правдивых, чем любое цветистое прощальное послание:

«Я должна уйти. Не беспокойтесь обо мне. При случае пришлю весточку. Дельфина».

Спрятав записку, я разделась и зарылась под одеяла. Мне удалось заснуть, и, проспав два или три тревожных часа, я встала задолго до рассвета. Собрав при свете небольшой свечки несколько предметов, которые намеревалась взять с собой, я молча натянула чужую одежду.

Конечно, это был роскошный наряд для молодого подмастерья. Жакет, хоть и поношенный и слегка вышедший из моды (да, он был одного темно-синего цвета, без буфов и прорезей на рукавах), мог еще послужить. Алые короткие штаны более соответствовали моде, будучи того же яркого цвета, какой носили в то время большинство молодых мужчин. Одеваясь, я с непривычки немного провозилась, но вскоре справилась. Нарядившись, я почувствовала, что краснею в темноте, испытывая дерзкое ощущение свободы — нет, почти обнаженности — без вороха юбок на теле. Должно пройти некоторое время, прежде чем я научусь носить этот наряд, не чувствуя себя голой.

К несчастью, мне надо было справиться не только со смущением. Хоть на мне были простая коричневая куртка, а под ней женская, заменявшая рубашку сорочка, жакет так облегал мои женские округлости, что выдавал мой пол. На миг задумавшись, я снова стащила с себя одежду и проворно разорвала запасную сорочку на длинные полосы. Затем я тщательно, будто перебинтовывая рану, обмотала ими грудь, пока выдающиеся вперед выпуклости не скрылись из виду.

Я вновь надела жакет, и на сей раз результат был гораздо удовлетворительней. Обрадовавшись, я подпоясалась кожаным ремешком, к которому привязала тяжелую матерчатую суму с несколькими монетами и кое-какими безделушками. В заплечный мешок я положила смену белья и другие личные вещи. Затем я обратила свой взор на то последнее, что требовало моего внимания на пути моего полного преображения.

Никогда не кичась своей внешностью, я всегда, следует признаться, гордилась своим густым черным волосом. Распущенные, мои волосы ниспадали за спиной темными волнами до бедер так густо, что я могла легко закутаться в них и прикрыть свой стыд. Я носила косу, которую либо перевязывала лентой, либо, создавая различные сложные фигуры, обматывала вокруг головы. С тех пор как я поднялась с постели, у меня через одно плечо смиренно спускалась тяжелая коса.

С мрачным видом я схватила ее одной рукой, держа в другой небольшой нож, нарочно спрятанный для этого мною в бельевом сундуке. Затем, морщась от недоброго предчувствия, принялась резать.

Мне потребовалось всего несколько мгновений. Я поднесла отрезанную косу к лицу и на миг почувствовала дурноту, словно отрезала живую плоть. Может быть, я действительно испытала ощущение легкости, ибо без привычного груза волос мне казалось, что я могу двигаться с таким же проворством, как в детстве. Положив украшенные лентами пряди волос на кровать, я поднесла свечу к зеркалу и принялась изучать результат дела рук своих.

Даже в сумерках мое отражение было с поражающей ясностью видно в драгоценном овале обрамленного металлом стекла. Но это была не я, не Дельфина. Я с испугом глядела на темноволосого парня с широкими глазами, всего несколько лет назад расставшегося с детством. Он походил на моих братьев, только был стройнее. Миловидный юноша, правда, с жесткими очертаниями рта, свидетельствовавшими о непреклонном характере. Что же касается обмотанной груди, то те, кто обратил бы на это внимание, примут это за попытку бедного юноши подражать своим кумирам, носящим подбитые жакеты, придававшие их фигурам больше мужественности.

Я изумленно улыбнулась, и моя крепко стиснутая грудь стала вздыматься. Мне это по силам, сказала я себе. Конечно, мне следует постоянно быть настороже, особенно отправляя естественные надобности или изредка купаясь, а в остальном — просто избавиться от женских привычек. Прекрасным образцом мне послужат братья — достаточно подражать им в поведении и манере речи, чтобы выдать себя за мальчика. И увенчаю я свой маскарад, приняв мужское имя. Как же мне называть себя?

— Дино, — прошептала я своему отражению, выбрав себе имя, напоминавшее мое собственное и поэтому легко запоминавшееся. — Я Дино, в будущем великий художник, возможно, даже соперник великому Леонардо.

Произнеся эти слова вслух, я вдруг поняла, что моя мечта может воплотиться в жизнь, и мне тут же захотелось отправиться на поиски приключений. Я протянула руку за плащом, а затем, увидев отрезанную косу, изогнувшуюся, как спящая кошка, на моем покрывале, застыла в нерешительности. Я могла оставить ее в назидание своей матери, но тогда она догадается о моем преображении. И, понимая, что она наверняка пошлет моих братьев на поиски, я не могла оставить столь явную улику.

Я схватила косу, положил на ее место записку, потушила свечу и тихо спустилась по лестнице в кухню. Здесь еще тлели несколько угольков под очагом. Я помешала их, и оранжевые языки пламени жадно заплясали предо мною. Я застыла, завороженная их безостановочным движением. Затем, вздохнув для успокоения, я решительно предала огню последнее напоминание о своей женской природе.

Едкая вонь горящих волос ударила мне в ноздри, когда косу глотало небольшое, но ненасытное пламя, освещавшее, казалось, все помещение. Чуть только последние следы моего тщеславия обратились в золу и утоливший голод огонь вновь впал в дрему, я направилась в кладовую. Хотя у меня на выбор было множество соблазнительных припасов, я удовольствовалась простой пищей… небольшим хлебом и куском сыра. Я не знала, сколько продлится мое странствие, но теперь я не буду голодать.

За закрытыми ставнями кухонных окон послышалось отдаленное пение петуха, уставшего ждать и начавшего свою утреннюю серенаду до появления первых лучей солнца. Пора было трогаться в дорогу, потому что мне предстояло проделать немалый путь, прежде чем меня хватятся за завтраком, отметив мое отсутствие за столом, и начнут искать. Разумеется, я буду вынуждена подождать до рассвета, пока отворят городские ворота, и уже потом отправиться в свое странствие, но за этот час или около того, оставшийся до восхода солнца, я конечно же сумею отыскать уютный амбар, где и дождусь открытия ворот.

Я сняла засов с входной двери — к счастью, мой батюшка вставал первым, и поэтому никто не заметил, что дверь не на щеколде, — и выскользнула в ночной мрак. Слабый ветерок охладил мои неожиданно покрасневшие щеки, но не сумел замедлить быстрое биение моего сердца, когда я бросила последний взгляд на дом, где провела всю свою жизнь. Я представила его обитателей, моих родителей и братьев. Хоть я и знала, что батюшка встанет на мою защиту, я спрашивала себя, что скажут остальные, когда поймут, что я сбежала. Пожалеют ли они обо мне или же скажут скатертью дорога? И, самое главное, если я вернусь, примут ли меня под отчий кров или погонят с порога прочь?