Ловушка горше смерти - Светлана Климова Страница 19

Марк никогда не боялся ночи. Еще подростком он испытал ее странное обаяние. Пустынные проспекты, редкие машины, закрытое метро, одинокие прохожие, нетвердо бредущие к остывающим семейным очагам… Лицо города словно очищалось, и в тишине слышалось глухое подземное биение каменного сердца, смутный гул тайной жизни. Тогда он мог часами бродить в сумраке переулков, бормоча под нос что-то вроде обрывков стихотворных строк, полагаясь только на себя, на свою силу, быстроту ног и мгновенную реакцию. Ему везло, как пьяному или умалишенному: ни разу за все эти годы он не столкнулся со зверьем, которое выползает в полуночные часы с окраин и тянется к центру, откуда сквозняк доносит запашок добычи.

Так и сейчас, во втором часу ноябрьской ночи восемьдесят первого, он неторопливо двигался из Медведкова в сторону ВДНХ, к дому, засидевшись сверх всяких ожиданий у одной в прошлом весьма влиятельной старушенции, которую вот уже месяц как посещал с совершенно определенной целью. Сегодня эта цель была наконец достигнута. В сумке, висевшей на плече Марка, в плотной, обтянутой холстом папке лежали четыре акварели Врубеля. Из них две — замечательные, никем прежде не виданные «Сирени». Кроме того, в папке имелись документы, пятьсот шестьдесят долларов и тонкие 66 перчатки серой кожи, а во внутреннем кармане его синей пуховой куртки покоилась в тепле замечательная телескопическая дубинка, привезенная приятелем из Швеции и так ни разу и не пущенная в дело. А между тем затемненный город первого постолимпийского года был куда опаснее Москвы в конце шестидесятых. Лаково-черные лужи похрустывали ледком, морозец выжег из воздуха осточертевшую сырость, и дышалось глубоко и спокойно, как во сне.

Размышляя о причудах покойного супруга старушенции, собравшего обширную коллекцию акварельной живописи, большую часть которой составлял сущий мусор, рыночные поделки и ученические листы, Марк обогнул ступени, ведшие к массивным дверям подъезда пятиэтажного, сталинской постройки, но сильно запущенного дома с гранитными пилястрами по фасаду. Над тяжелой дверью мутно тлел слабый плафон.

Когда, обходя лужи, Марк спрыгнул с бордюра на мостовую и ускорил шаги, дверь позади него с визгом распахнулась и невнятный, мятый какой-то голос окликнул:

— Эй, эй! Остановитесь! Прошу вас, постойте минуту! Помогите! Да остановитесь же вы!

Вопреки раз и навсегда взятому правилу Марк круто развернулся и оглядел звавшего. Им оказался молодой человек в телогрейке и сапогах, белобрысый, взъерошенный, с серым, как оберточная бумага, лицом. Совершая нелепые телодвижения, молодой человек пытался сказать что-то еще, но губы его прыгали, словно не находя друг друга, и ничего членораздельного не выходило.

— Отойдите от двери, — сказал Марк. — Спуститесь. Молодой человек оторвался от створки и, оскальзываясь на ступенях, торопливо приблизился. Марк почувствовал затхлый дух погреба, пыли, прелых овощей и — слабее — алкоголя.

— В чем дело?

Молодой человек с силой обхватил себя руками под грудью, просунув ладони под мышки, и качнулся назад. Марк чуть отступил, сдерживая дыхание.

— Там у меня… несчастье!

— Успокойтесь, — сказал Марк. — Быстро — что случилось?

Обоняние его не подвело. Минутой позже выяснилось, что парень в ватнике и его пожилой отец, отправившись с утра в деревню под Балабаново, где жили родственники, за картошкой, только к ночи нашли машину и в Москве оказались в двенадцатом часу. Водитель свалил мешки у подъезда, и им ничего не оставалось, как начать таскать их в подвал, где жильцы дома выгородили себе индивидуальные клетушки погребов по квартирам. Сил не было, но бросить добро без присмотра казалось немыслимым. Они уже сделали по три ходки, когда старший, прямо на лестнице, ведущей в подвал, глухо ухнул под мешком, дернулся, словно вывертываясь из-под ноши, и рухнул вниз. Когда сын, перепуганно окликая, сбежал к нему, тот уже не дышал. Дослушав, Марк поднял брови и спросил:

— Пульса совсем нет?

Молодой человек еще крепче обнял себя и отчаянно замотал головой. Тогда Марк сказал:

— Ну, «скорую», что ли, вызовите… Приедут, констатируют факт. Что еще?

Молодой человек замотал головой еще отчаяннее:

— Нет, нет! При чем тут «скорая»! Зачем они здесь? Умоляю вас…

— А я-то что же? — перебил его задыхающееся бормотание Марк. — Что я тут могу сделать? А?

— Умоляю, умоляю, помогите мне! Я должен отнести его наверх, в дом. Я не могу позвать мать, она не выдержит этого, у нее слабое сердце. Как человека прошу, я заплачу вам, заплачу…

— Да какая же разница? Вызовите «скорую» хоть из автомата, они приедут и все сделают.

— Нет-нет, вы опять не понимаете! Ну что вам стоит, в конце концов!

Марк хмыкнул, страдальчески сморщил нос, а затем, мысленно прокляв себя, двинулся вслед за молодым человеком к двери. Впрочем, об осторожности он помнил при любых обстоятельствах, поэтому, пропустив парня вперед и держа дверь полуоткрытой, выждал паузу и только затем шагнул в тусклую муть теплого и вонючего подъезда.

Его спутник уже спешил вниз, где у открытого входа в подвал, освещенного какой-то страшной, обросшей космами жирной пыли лампочкой, действительно лежал ничком человек, обхватив полный картошки джутовый мешок.

Лица не было видно, но под щекой на грубой ворсистой ткани расплывалось влажное пятно. На бетоне пола валялась затоптанная диагоналевая кепка-восьмиклинка с пуговкой.

— Вот, — сказал молодой человек, останавливаясь. — Это он.

Сапоги его тупо заскребли по бетону. Марк склонился и расцепил руки трупа. Тело ватно отвалилось навзничь, испустив свистящий вздох, отчего парень испуганно спрятал руки в карманы ватника.

Марк приподнял покойника за лацканы старого драпового пальто и, удерживая в полусидячем положении, обхватил со спины. Тело было еще тепловатым и страшно тяжелым, хотя этот пожилой человек вовсе не был грузен.

— Ноги! — сказал Марк. — Берите ноги — и вперед. Парень сломался пополам, зашарил, наконец выпрямился, и они двинулись вверх, тяжело шаркая и отдуваясь, так что в пролете отзывалось эхо.

Через десять ступеней сын покойного уронил ботинки отца и обернулся.

Марк покорно остановился, ожидая, пока тот управится, но еще до конца второго марша то же произошло дважды.

— Стоп, — сказал Марк. — Так не пойдет. Я сам. Поднимайтесь наверх, позвоните, предупредите мать. Кто еще есть в доме?

— Сестра… — Молодой человек уже топотал вверх по лестнице, разбрасывая полы ватника.

Оставшись наедине с мертвецом, Марк немного постоял, успокаивая дыхание. Передвинул на грудь сумку, болтавшуюся на плече. Затем, перебросив руку покойного через себя, подсел, резко выдохнул и выпрямился, принимая вес на плечо и спину, — и сейчас же почувствовал, что брюки старика мокры насквозь.