Второй после Бога - Курт Ауст Страница 19

Женщина издала несколько звуков и кивнула, потом вышла на кухню и принесла оттуда котелок с остатками каши; глядя на них, она затрясла головой, произнесла несколько непонятных слов и указала на альков.

– Вы хотите сказать, что он не ел каши, и вы не понимаете, что случилось? – спросил я.

Она кивнула, выразительно посмотрела на судью Мунка и с высоко поднятой головой выплыла из дома. Мы видели, как она скрылась у себя, забрав с собой котелок с кашей. И хлопнула дверью так, что затрясся весь дом.

– Мадам не любит, когда ее будят днем, она спит весь день и часть ночи, потом варит большой котел каши, ставит его на ручную тележку и развозит по городу тем, кто заказал ей этот завтрак. Юстесен был одним из ее клиентов. Она раздает кашу в небольших котелках, которые вешаются над очагом, чтобы каша не остыла. Остаток каши она забирает, разогревает ее на базаре и продает приезжим, кто нуждается в горячей пище, чтобы согреться. Утром у нас бывает холодно. Когда каша кончается, она тем же путем возвращается к себе, собирая по дороге оставленные котелки, теперь уже пустые, моет их и ложится спать.

– Мадам Ранняя Пташка?.. – пробормотал я. – Может, она видела что-нибудь подозрительное?

– Да, у нее такое прозвище.

Я кивнул, не отрывая глаз от стакана.

– Думаю, надо показать эту бутылку дистиллятору Крамеру и попросить его исследовать ее содержимое.

– Прекрасная мысль! – воскликнул судья Мунк, хотя и без большого энтузиазма.

В комнате воцарилось молчание. Судья ждал, что я скажу еще. Но мне больше нечего было сказать.

– Как вы думаете, кому понадобилось отравить Юстесена? – спросил судья Мунк наконец.

– Кто-нибудь знал, что он богат? – ответил я вопросом на вопрос.

Судья развел руками:

– Этого я знать не могу, думаю, что никто даже не догадывался об этом. После последнего пожара Юстесен остался бедным, как церковная крыса, впрочем, как и многие в нашем городе. Эти люди и сейчас бедные. По поведению Юстесена нельзя было предположить, что у него на дне сундука спрятано целое состояние. – Судья Мунк медленно покачал головой и заглянул в сундук, как будто еще не до конца поверил, что там было что-то спрятано.

– Может, кто-нибудь узнал о деньгах и хотел их украсть? – предположил я.

Судья Мунк был расстроен, он, похоже, потерял всякую веру в мои дедуктивные способности и с саркастической гримасой взмахнул рукой:

– Тогда почему же их не украли?

– Не нашли. – Нелегко рыть собственную могилу.

Послышался презрительный смех.

– Вы считаете, что они были так надежно спрятаны?

Я пожал плечами и взял лоскут кожи, валявшийся на перине.

– Что это? – спросил я.

Судья без всякого интереса взглянул на кожу.

– Не знаю. Может, ее собирались пришить к сапогам. Или хотели связывать ею волосы на затылке.

Я кивнул, это было вполне вероятно.

– Что еще молодой человек может сказать о том, что мы здесь увидели? – Судья Мунк встал с презрительным видом. Я понурился. Было ясно, что я недостойный представитель профессора Томаса Буберга и сам это понимаю. Так ясно, что я вдруг испугался, будто судья видит меня насквозь.

– Ничего, – сказал я, понимая, что мои сегодняшние достижения не смогут остановить злорадные рассказы о профессоре. Судья же, напротив, подбросил жару в свой костер.

– Так-так! – Он подошел ко мне и дружески хлопнул по плечу. – Далеко не все можно изучить в университете, – добродушно сказал он. – Здравый разум человек получает с молоком матери, а уж если он этот разум получил, никто не сможет отобрать его у него.

Очевидно, он считал, что городской судья Фредрикстада относится именно к таким людям.

– Ну, а если у человека нет разума, то ему и взять его негде, – прибавил он, словно хотел сказать, что моя совесть должна быть спокойна. Потом он потащил меня к двери. – А теперь нам остается только позволить, чтобы Халвор Юстесен был тихо и мирно погребен вместе с той болезнью, которая, по-видимому, и лишила его жизни. – Он хлопнул себя по животу. – Человек не должен мучить себя голодом, в конце концов надо разрешить себе немного поесть и выпить кружечку пива. Что вы на это скажете, молодой человек?