Острые предметы - Гиллиан Флинн Страница 19

Вошла мама. Она прошла мимо Гейлы, поцеловала Алана в щеку и положила на стол, на белую салфетку из хлопка напротив себя, грушу.

– Гейла, ты ведь помнишь Камиллу?

– Конечно помню, миссис Креллин, – обратила она ко мне хитрое лицо. Потом улыбнулась, растянув потрескавшиеся губы в чешуйках и обнажив кривые зубы. – Привет, Камилла. Могу предложить яйца, тосты, фрукты.

– Спасибо, мне только кофе. Со сливками и с сахаром.

– Камилла, мы купили продукты специально для тебя, – сказала мама, надкусывая грушу. – Съешь хотя бы банан.

– И банан. – Гейла, недобро улыбаясь, ушла на кухню.

– Камилла, приношу тебе извинения за вчерашнее, – заговорил Алан. – У Эммы сейчас трудный возраст.

– Она очень прилипчивая, – прибавила мама. – Обычно ласковая, но иногда немножко отбивается от рук.

– Похоже, не совсем немножко, – заметила я. – Такой скандал в тринадцать лет – не шутка. Страшновато это выглядело.

Теперь чувствовалось, что я вернулась из Чикаго, – это уже явно звучало увереннее, даже нахальнее. Мне полегчало.

– Да, но ты сама была не очень-то спокойной в этом возрасте.

Я не могла понять, на что намекает мама – на резьбу по коже, плач по умершей сестре, а может, на сверхактивную половую жизнь, которую я начала тогда вести. Уточнять не стала, просто кивнула в ответ.

– Ну, надеюсь, она в порядке, – подытожила я и встала, собираясь уходить.

– Камилла, пожалуйста, останься, – сказал Алан тонким голоском, вытирая уголки рта, – расскажи о Городе ветров. Удели нам минутку.

– В Городе ветров все хорошо. Работа пока нравится, получаю хорошие отзывы.

– Отзывы на что? – Алан наклонился ко мне, скрестив руки на груди, словно считая свой вопрос вполне остроумным.

– Ну, я пишу сейчас о значительных происшествиях. В этом году уже опубликовано несколько статей о трех убийствах.

– Разве это хорошо, Камилла? – Мама перестала грызть грушу. – Никогда не пойму, откуда у тебя взялась любовь к ужасам. Кажется, ты сама уже пережила достаточно бед, чтобы где-то их искать специально. – Она рассмеялась: ее смех был высоким и легким, как воздушный шарик, уносимый ветром.

Вернулась Гейла с чашкой кофе и бананом, нелепо втиснутым в мисочку. Поставив мой завтрак на стол, она направилась к двери, и в этот же момент, как в салонной комедии, вошла Эмма. Она поцеловала маму, поздоровалась с Аланом и села напротив меня. Потом лягнула меня ногой под столом и засмеялась. «Эй, это ты?»

– Камилла, мне жаль, что вчера ты меня видела в дурном настроении, – сказала Эмма. – Мы ведь совсем друг друга не знаем. У меня сейчас трудный возраст, – она делано улыбнулась, – вот, значит, мы и снова вместе. Ты – несчастная Золушка, а я – злая сводная сестра.

– Да какая же ты злая, доченька, – возразил Алан.

– Но Камилла родилась первой. Первые всегда лучшие. Теперь, когда она вернулась, вы будете любить ее больше, чем меня? – спросила Эмма шутливо, однако, ожидая ответа, покраснела.

– Нет, – спокойно сказала Адора.

Гейла поставила перед Эммой тарелку с ветчиной, которую девочка принялась поливать медом, рисуя струйкой кружевные круги.

– Значит, вы меня любите, – продолжила Эмма и набила рот ветчиной. Смесь запахов, мяса и меда, была отвратительной. – Вот бы меня убили.

– Эмма, не говори глупостей, – сказала мама, бледнея. Ее пальцы запорхали вокруг глаз, но она немедленно положила руки на стол.

– Тогда мне больше никогда не пришлось бы переживать. После смерти многие становятся идеальными. Как принцесса Диана: теперь ее любят все.

– Эмма, ты самая популярная девочка в школе, а уж родители в тебе души не чают. Не жадничай.

Эмма еще раз пнула меня под столом и довольно улыбнулась, будто наконец получила ответ на важный вопрос. Она перекинула через плечо край своего одеяния, и я поняла, что на ней был не халат, как мне показалось сначала, а голубая простыня, искусно обернутая вокруг тела. Мама тоже это заметила.

– Во что это ты вырядилась, Эмма?

– Это рубище девы. Мы идем в лес играть. Я буду Жанной д’Арк, а подружки меня сожгут.

– Ты ничего подобного не сделаешь, дорогая, – отрезала мама, забирая банку с медом, пока Эмма не погрузила в нее ветчину. – Убиты две девочки, твои ровесницы, и ты думаешь, что я отпущу тебя в лес?

Шальные детские забавы

Вдали от всех, в лесу густом, —

вспомнилось мне начало детского стихотворения, которое я когда-то знала наизусть.

– Не беспокойся, со мной все будет в порядке, – промурлыкала Эмма со слащавой улыбкой.

– Ты останешься дома.

Эмма с силой ткнула вилкой ветчину и непристойно выругалась вполголоса. Мама повернулась ко мне, вздернув голову, и бриллиант на ее обручальном кольце сверкнул мне в глаза, как световой сигнал SOS.

– Камилла, а может, устроим что-нибудь приятное, пока ты здесь? – спросила она. – Например, пикник на лужайке за домом. Или покатаемся в кабриолете, можно съездить в Вудберри поиграть в гольф. Гейла, принеси, пожалуйста, чаю со льдом.

– Все это звучит заманчиво. Мне надо только выяснить, сколько дней я еще здесь пробуду.

– Да, нам тоже хорошо бы это знать. Хотя, конечно, ты можешь оставаться сколько пожелаешь, – сказала мама. – Но нам все же лучше знать, чтобы строить свои планы.

– Конечно. – Я откусила кусочек банана, он был безвкусный, как трава.

– Или мы с Аланом приедем в Чикаго, как-нибудь в этом году. Мы ведь никогда там не были.

Больница, в которой я лежала, расположена к югу от Чикаго, в полутора часах езды на машине. Мама прилетела в аэропорт О’Хара и оттуда доехала на такси. Это обошлось ей в 128 долларов, с чаевыми – 140.

– Это тоже было бы хорошо. У нас замечательные музеи. И озеро тебе бы понравилось.

– Не уверена, что меня теперь привлекают водоемы.

– И давно? – спросила я, догадываясь, что услышу в ответ.

– После того, как маленькую девочку, Энн Нэш, оставили в реке умирать. – Она отпила чая. – Я ведь знала ее, понимаешь.

Эмма захныкала и заерзала на стуле.

– Но ведь она не утонула, – возразила я, догадываясь, что мама, скорее всего, не потерпит возражений. – Ее задушили. Просто она умерла, когда лежала в ручье.

– И еще малышка Кин. Я очень любила их обеих. Очень. – Она в грустной задумчивости отвела взгляд, Алан накрыл ее ладонь своей. Эмма встала, взвизгнула, как щенок, и убежала по лестнице наверх.

– Бедняжка, – вздохнула мама, – ей сейчас почти так же больно, как и мне.

– Она ведь каждый день видела этих девочек. Действительно, должно быть тяжело, – нехотя проворчала я. – А ты откуда их знала?