Карта императрицы - Елена Басманова Страница 19

Вирхов три раза присел, вытянув руки вперед, затем сделал несколько наклонов туловища в сторону — с удовольствием почувствовал, как напряглись мышцы на плечах и спине. Для своего возраста он был еще в очень неплохой форме.

Взбодрившийся таким образом следователь решил прекратить бесплодные размышления и начать действовать.

Он подошел к столу и нажал кнопку электрического звонка. Когда появился дежурный курьер по коридору, велел ему привести в кабинет задержанного Романа Закряжного. Потом заглянул в смежную комнату и пригласил притихших там письмоводителя и кандидата занять свои места в кабинете.

Художник явился в дверях кабинета и быстро устремился к вирховскому столу, на ходу выпаливая вопрос за вопросом:

— Ну что, Карл Иваныч, что? Удалось ли вам найти злодея? Пойман ли святотатец, покусившийся на произведение искусства?

— Сядьте, господин Закряжный, сядьте, — осадил его Вирхов. — И отвечайте лучше на мои вопросы.

Художник, всклокоченный еще более прежнего и, кажется, не спавший ни минуты с того момента, как был арестован, механически опустился на стул и костистое лицо его залил румянец гнева.

— Чем вы занимаетесь?! — взревел он. — Гибнет шедевр русского искусства — лучший портрет императора! — а вы меня здесь держите по каким-то глупым обвинениям!

— Спокойно, господин Закряжный, — Вирхов хлопнул ладонью по столу, — прошу без истерики. Обвинения не глупые, а самые что ни на есть серьезные — убита Аглая Фомина. Причем бараньей костью, которая является вашей собственностью. Или признавайтесь, или начинайте думать. Попытайтесь сообразить, как эта кость могла исчезнуть из вашей мастерской.

— Может быть, я, уходя на службу в храм, забыл запереть дверь? — страдальчески сморщился Закряжный. — Если это так, то любой мог зайти ко мне и взять ее.

— А вы что, всегда забываете запирать двери?

— Иногда забываю, — смущенно признался художник, беспомощно оглянувшись на строчившего протокол допроса письмоводителя. — Но я живу на самой верхотуре, туда никто и не заглядывает…

— Значит, заглядывает.

— А что, если это госпожа Бендерецкая? — побледнел художник.

— А в каких вы с ней отношениях? — спросил Вирхов.

— Э… ну… в общем, хороших, приятельских, — замялся арестованный.

— То есть в интимных, — подвел черту под мычанием портретиста Вирхов.

— Не так чтобы уж совсем интимных, но раз или два пригрел… да она алчная, завистливая, себе на уме… Думала, видно, что сможет меня окрутить да всю мою славу и деньги заграбастать. Но я был начеку… Может, поэтому и решила убить Аглаю, а на меня свалить? Тогда все картины ей достанутся.

Карл Иванович ясно представил себе могучие формы домовладелицы, в ее ручках баранья кость может стать грозным оружием.

— И вы думаете, что госпожа Бендерецкая могла украсть холст, которым вы интересовались в квартире Фоминой?

— Могла! Могла! И очень подозрительно, что именно она обнаружила труп бедняжки Аглаи.

— А зачем Бендерецкой пелена к образу Дмитрия Донского? — спросил холодно Вирхов. — И куда она ее девала?

— Откуда я знаю! — Роман Закряжный вскочил. — Вы меня измучили! Я Аглаю не убивал! И почему я сижу здесь, когда там, в моей мансарде, моим картинам грозит опасность!

— Не волнуйтесь, господин Закряжный, — успокоил его Вирхов, все более укрепляясь в мысли, что холст — выдумка, — ваша квартира заперта, а за домом установлено наблюдение. Я окружил его бдительным надзором.

— Но вы ее не знаете! — не унимался художник. — Эта бесноватая эротоманка способна на все, чтобы мне отомстить.

— Не слишком ли вы переоцениваете свою неотразимость для дамских сердец? — ирония Карла Ивановича призвана была охладить пыл портретиста.

— Нет, не слишком! — с вызовом ответил тот. — Женщины от меня без ума!

— А с покойной Аглаей Фоминой вы тоже состояли в приятельских отношениях?

Закряжный прикрыл глаза и помолчал.

— Аглаша — святая душа, — проникновенно ответил он. — Она мне по хозяйству помогала.

— А подарки вы ей только в благодарность за хозяйственные хлопоты делали?

Художник густо покраснел.

— Как относилась Бендерецкая к вашей «дружбе» с Аглаей?

— Думаю, бешено ревновала.

Возникла пауза. Художник ждал следующего вопроса. Для пущего эффекта Карл Иванович не спешил продолжать.

— А на ваш портрет императора Петра, украшающий выставку на Большой Морской, тоже госпожа Бендерецкая покушалась? — Светлые глаза под белесыми бровями вперились в лицо допрашиваемого.

— Что? — возопил в отчаянии художник. — Что вы сказали?

— Я сказал, что сегодня ночью еще один написанный вами портрет погиб в огне пожара. — Вирхов выговаривал слова размеренно и четко.

— Не может быть! — на глазах художника появились слезы.

— Может! Сгорел. И госпожа Бендерецкая в этот момент грелась на своих пуховиках. А как вы, милостивый государь, объясните мне такую закономерность, — продолжал следователь. — Пожары произошли там, где висят портреты Петра Великого вашей кисти. А вот, например, в Екатерингофском дворце, где есть прижизненные изображения императора, никаких возгораний не наблюдается… Может быть, в ваших работах есть какой-то изъян, вызывающий в неустойчивых душах импульс разрушения?

— Я не понимаю, о чем вы… — Безумный вид художника подтверждал: он не лжет. — Какой я дурак! Боже! Зачем я не застраховал свои работы? Теперь все пропало.

Художник закрыл лицо руками, но через мгновение с новой страстью стал взывать к следователю.

— Карл Иваныч, господин следователь, я начинаю думать, что поджигатель — навязчивый Модест…

— Хватит, господин Закряжный, довольно. — Вирхов встал. — Вы меня уводите от существа дела. О Модесте позже… Вернемся к Аглае Фоминой. Вы говорили, что видели, как она вышивала на каком-то холсте.

— Да, говорил. — Художник сник.

— А почему же тогда никто другой этого холста не видел? Ни госпожа Бендерецкая, ни тетка покойной?

— Не знаю, — безучастно ответил художник.

В этот момент в кабинет следователя заглянул дежурный курьер и громким шепотом поинтересовался, можно ли войти господину Фрейбергу?

Карл Иванович кивнул и пошел к дверям. Лицо его расплылось в широкой улыбке, но двигался он боком — чтобы краем глаза не выпускать из поля зрения поникшего Романа Закряжного.

— Христос Воскресе, любезный Карл Иваныч, — резким, металлическим голосом произнес высокий худощавый шатен, снимая шляпу и лобызая Вирхова.