Дочь времени [= Дитя времени ] - Джозефина Тэй Страница 19

— О Генрихе VII я знаю только, что он был фантастически богат и фантастически скуп. Ты читал прелестный рассказ Киплинга о том, как Генрих посвятил в рыцари ремесленника не за понравившуюся ему работу, а за сэкономленные на орнаменте деньги?

— Там еще что-то о ржавом мече… Это ты здорово! Немного женщин в наше время читает Киплинга…

— О, у меня масса разных достоинств. А разгадка характера Ричарда все так же далека?

— Все так же. Я совершенно запутался в противоречиях, как сэр Кутберт Олифант, упокой Господи его душу. Единственная разница между нами в том, что я знаю о противоречиях, а вот знал ли он?

— Ты часто видишься с моей пушистой овечкой?

— Видел его три дня назад и думаю, что он уже пожалел о нашем знакомстве.

— О нет. Уверена, что нет. Верность — его кредо и его знамя.

— Как у Ричарда.

— У Ричарда?

— Ну да. Его девиз: «Верность связывает меня».

Тут послышался слабый стук в дверь, и в палате появился Брент Каррадин, как и в первый раз, сначала ударившись головой о дверную притолоку.

— Ой! Кажется, я некстати. Мисс Халлард, я не знал. Статуя Свободы, которая встретилась мне в коридоре, сказала, что мистер Грант один.

Кто такая статуя Свободы, Грант догадался без труда. Марта же заявила, что собиралась уходить и вообще Брент сейчас более желанный гость. Она оставляет их с миром и желает отыскать душу убийцы.

Учтиво проводив Марту до двери, Брент уселся на стоявший рядом с кроватью Гранта стул с точно таким выражением на лице, с каким англичане возвращаются к своему портвейну после ухода из столовой женщин. Грант удивился. Неужели даже этот приехавший сюда из-за женщины американец испытывает подсознательное облегчение, оставаясь в мужской компании? В ответ на вопрос, как ему понравился Олифант, Грант сказал, что сэр Кутберт пишет вполне доходчиво.

— А я нашел, конечно случайно, кто такие Кот и Мышь. Это были уважаемые рыцари Уильям Кэтсби и Ричард Рэтклифф. [16]

Кэтсби был спикером Палаты общин, а Рэтклифф возглавлял мирные переговоры с Шотландией. Странно, как глупая шутка превращается в политический стишок, да еще вполне злобную клевету. Горбун — это, конечно, Ричард. А белый боров?

— Вы часто заходите в наши английские пабы?

— Конечно. Это то немногое, в чем вы явно превосходите нас.

— Тогда во имя пива «У борова» вы прощаете нам нашу канализацию?

— Прощать — это слишком. Я просто ее не замечаю.

— Великолепно. А теперь забудьте вашу теорию, будто Ричард ненавидел брата из-за его красоты. Согласно утверждению сэра Кутберта, горб — не более чем миф. Сухорукость тоже. Следовательно, у него не было явных физических недостатков. По крайней мере, годных для вашей теории. Правда, левое плечо у него было чуть ниже правого. Но это все. Вы нашли историка, жившего в то время?

— Нет.

— Ни одного?

— Ни одного в том смысле, какой вы имеете в виду. Были писатели, современники Ричарда, но все они писали после его смерти. Во времена Тюдоров. Следовательно, они нам не годятся. Есть какая-то хроника на латыни, которую вели в монастыре, но я до нее еще не добрался. Тем не менее кое-что я узнал. Жизнеописание Ричарда III приписали сэру Томасу Мору потому, что нашли его среди оставшихся после его смерти бумаг. Это была незаконченная копия с сочинения, нам неизвестного, но ее стали печатать как его труд.

— Да ну? — изумился Грант. — Копия, сделанная рукой Мора?

— Да, его рукой, когда ему было лет тридцать шесть. В то время обычное дело. Книгопечатание еще не было развито.

— Так-так. Предположим, информация шла от Джона Мортона. Нет, это точно. Следовательно, предполагаем, что весь труд принадлежал Мортону.

— Правильно.

— И это вполне достоверно свидетельствует в пользу… скажем так, неточности. Мортон был честолюбив и вряд ли стеснялся пользоваться грязными сплетнями. Что вы знаете о Мортоне?

— Ничего.

— Был юристом, потом священником. Стал на сторону Ланкастеров и оставался с ними, пока не узнал, что Эдуард IV вернулся живой и здоровый. Переметнулся к Йоркам. Эдуард сделал его епископом Илийским, но сколько у него было приходов, знал, наверно, только викарий. Потом на трон сел Ричард, и Мортон стал поддерживать Вудвиллов, потом Генриха Тюдора и в конце концов заработал кардинальскую мантию…

— Стойте! — крикнул Брент. — Конечно, я знаю Мортона. Это тот самый Мортон, о котором говорят: «Вилка Мортона». «Нельзя тратить много денег, делитесь ими с королем. Вы тратите слишком много, значит, вы богаты и можете поделиться с королем».

— Точно. Это он, Мортон. Генриховы тиски. А я, кажется, понял, почему он возненавидел Ричарда задолго до истории с младенцами.

— Почему?

— Эдуард ограбил Людовика XI на приличную сумму, заключив с Францией позорный мир, и Ричард на него рассердился. Зато Мортон всячески поддерживал эту сделку, и за это, несомненно, получил от Людовика пенсию в кругленькую сумму — две тысячи крон в год. Не думаю, чтобы Ричардовы комментарии по этому поводу он глотал с удовольствием, хотя и заедал их золотом.

— Да уж, наверно.

— Ну и, конечно, при Ричарде ему не на что было надеяться, а поэтому он поддержал Вудвиллов, даже если никакого убийства не было…

— Об этом убийстве… — начал было Брент и умолк.

— Ну?

— Об этом убийстве… Об убийстве двух принцев все как-то странно молчат.

— То есть? Кто молчит?

— За эти три дня я просмотрел много писем и других бумаг того времени, и нигде ни одного упоминания.

— Может быть, они боялись? Боялись за свою жизнь?

— Может. Но есть еще одно. Это уж совсем непонятно. Вам известно, что Генрих провел через парламент билль, осуждающий Ричарда? Так вот, он предъявляет Ричарду обвинение в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве.

— Что? — Грант был поражен не на шутку.

— Да. Удивительно.

— А вы уверены?

— Абсолютно.

— Тауэр оказался в руках Генриха, как только он появился в Лондоне после Босуортской битвы. Если он не нашел там мальчиков, невероятно, чтобы он не оповестил об этом всех, кого можно. Еще бы, такой козырь! — Грант надолго задумался под веселое чириканье воробьев на подоконнике. — Ничего не понимаю, — сказал он в конце концов. — Не могу понять, почему он не сделал себе капитал на исчезновении принцев.

Брент подвигал ногами.

— Есть только одно объяснение, — сказал он. — Мальчики никуда не исчезали.