С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина Страница 18

— Все равно здесь нас никто не понимает.

— Неправда, здесь полно русских.

— Свои не выдадут.

И все-таки мы ушли от греха, оставили кафе и разместились в сквере на лавочке. Там и продолжили разговор. Говорили в основном мы с Галкой, Алиса помалкивала.

— И как ты собираешься помочь французской полиции?

— Надо заявить. Пойти в префектуру и все рассказать.

— В Париже или дома, в Пализо?

Пализо уже стало нашим домом, ну и дела!

— Это не принципиально. Главное, префектуру надо найти. Алиса, ты наверняка знаешь, где это.

Алиса вздохнула.

— Я была в префектуре лет пять назад. Я тогда работала здесь в университете, и мне надо было продлить визу. Я и поперлась. Уже в префектуре обнаружилось, что виза у меня просрочена. Вначале они со мной вообще отказались разговаривать, сразу начали орать. Потом сказали: ждите. Там такой зал большой, вдоль стен окошечки, окошечки, а посередине просители на стульях. Стулья убогие, просители жалкие. Какие-то арабы, негры, турки, русские — беженцы, и всем надо получить вид на жительство или еще что-то в этом роде. Я попала в число этих несчастных, сижу, жду, когда меня вызовут.

Я и сейчас знаю по-французски не больше тридцати слов, но кое-что из того, что мне хотят сообщить, пойму. А тогда мой родной язык за границей был английский. В префектуре устроено все безобразно, словно это не Париж, а поселок Канашкина Прорезь Таймырского района. Позвали меня к окошечку. В окошечке имеется щель. Далее надо лечь грудью на стойку и кричать в эту щель свои просьбы. У меня тогда была одна просьба — говорите, умоляю, медленнее. Умолять на крике очень трудно, а если обычным голосом говорить, то девица меня просто не слышит. И чем настойчивее я ее умоляла не торопиться — плис, пардон, мерси — тем яростнее звучала ее французская речь. Прямо как пулемет. Словом, в префектуру я не пойду. Никогда. Если вас терзают гражданские чувства, вы и идите. Но без меня.

— Мы не можем без тебя, без тебя мы немые.

— А вы жестами.

— Может, он все-таки сам собой помер, от старости? — с надеждой спросила Галка.

— Держи карман шире, — встряла я. — У него сорочка в крови. Весь воротник заскорузлый и черный. А в груди рана величиной с пятак. Я просто говорить не хотела…

— Не показывай на себе, это плохая примета, — заверещала Галка.

— Алис, пойдем в префектуру. Его похоронить надо. Что же он там… разлагается? Нехорошо это, не по-христиански.

— Ладно. Про префектуру я просто к слову сказала. Нам надо идти совсем в другое место. Дворец Консьержери видели? Тот, что построен Людовиком Красивым в незапамятном году? Так вот — там обретается штаб-квартира французской полиции. Да, я про дворец Правосудия говорю. А рядом на набережной Орфевр в полицейском управлении сидел когда-то Мегре и распутывал в клубок смотанные версии убийств.

— И как попасть к современному Мегре?

— Ну как? — вмешалась Галка. — Подходим к полицейским у входа и говорим: «Месье, в городе Пализо на улице такой-то лежит труп». Алис, ты знаешь, как труп по-французски?

— Ладно, уговорили.

Мы опять пошли на остров Сите к дворцу Правосудия. Когда мы посещали Сент-Шапель, у ворот стояли два очаровательных полицейских, один молодой брюнет, другой молодой блондин. Я их хорошо запомнила, потому что подумала тогда: какие красивые во Франции полицейские. Теперь около узорной решетки стояли мои ровесники, один пузатый и потный, он все время снимал фуражку и вытирал синим платком мокрую лысину, и другой тощий, плоский, словно из-под катка вынутый. Я представила вдруг наш разговор. Мы ему про труп в особняке, а он нам: «Ага… вы, стало быть, русские. А как вы, мадамы, туда попали? Ах, через окно? А все ли осталось на месте в том особняке после вашего внезапного бегства? А не прихватили ли вы что-нибудь из хозяйского добра? А может быть, вы сами хлопнули этого ушастого?»

Видимо, Галка почувствовала мое замешательство и поняла всю нелепость происходящего, потому что сказала решительно:

— Не надо нам туда идти. Не хочу я засовывать свою голову под мышку этому тучному. Это все равно что в петлю. Я знаю, что делать. Перекурим.

Мы опять уселись на лавочку.

— Пошлем на набережную Орфевр письмо, в котором все объясним, — предложила Галка. — Это избавит нас от личного общения и последующих неприятностей.

— Они анонимных писем получают тонны.

— Я предлагаю это сделать не из гражданских, как вы говорите, чувств, а чтобы меня совесть не мучила.

— А вдруг этот с ушами просто самоубийца, — не к месту ляпнула я. — Лег в постель и застрелился. В этом случае не полицию надо извещать, а родственников.

— А где же тогда пистолет? — Алиса посмотрела на меня осуждающе. — Там не было никакого пистолета.

— Да что мы с тобой видели-то? Может, он его под кровать успел забросить. Нам бы осмотреть все повнимательней, а мы как безумные…

— Маш, что ты плетешь? Как самоубийца мог забросить пистолет под кровать? Что-то ты темнишь.

— Ну хорошо, сознаюсь. Я на этой окаянной вилле забыла шарфик… тот, полосатенький.

— А на нем русская этикетка…

— Вот и нет. Турецкая. Я его в Коньково купила.

— Господи, ну что мы препираемся? Если французской полиции надо будет нас найти, то они найдут.

— Вопрос только — когда. Через восемь дней нас здесь уже не будет.

— Так извещать нам полицию или нет? — почти с надрывом крикнула Галка.

— А что, если дать объявление в газету? — предложила Алиса. — Во всяком случае, я знаю, как это делается. Напишем, что в Пализо по такому-то адресу в пустом доме лежит труп. Объявление пошлем в «Юманите», это дешевая газета. В конверт кроме текста надо положить чек.

— А откуда у нас чек?

— Положим деньги. Я думаю, десяти франков хватит. Только такой бумажки нет. Это монета.

— Пошлем двадцать франков.

— Это мы можем себе позволить, — сказала я. — Двадцать франков — цена трупа.

— И вовсе нет. Это цена нашей совести.

— Странно, что в Париже труп, совесть и чашка кофе в одной цене, — задумчиво подытожила Алиса. — Теперь пошли на почту. Я знаю, где она находится. Только вначале сочиним текст.

Мы сочинили. По-русски он звучал очень убедительно. Потом Алиса с помощью карманного словаря билась над французским вариантом. На почте мы все переписали начисто. Алиса сказала:

— По-моему, это не заявление, а бред. Я напишу его по-английски с просьбой перевести и отредактировать текст. Вложим еще двадцатку.

— Такой труп мне уже не по карману, — проворчала я.

— Ладно, скинемся. Еще мы должны дать наш обратный адрес.