Ложь во благо, или О чем все молчат - Диана Чемберлен Страница 18

Долго же мне придется учиться, чтобы начать здесь ориентироваться! Подходила к концу среда, мой третий полный день с Шарлоттой, а я все еще не различала здешние дороги: акры и акры зеленого табака, кое-где табакосушильни да беленькие фермы. Правда, когда Шарлотта свернула на проселок, ведший к ферме Гардинеров, я узнала красневшую вдали крышу.

Денек выдался насыщенный. Мы навестили мальчугана с раздувшимся от недоедания животом, отвезли младенца с высокой температурой в больницу, потому что не дозвонились окружной медсестре. Одного из наших подопечных, слепого мужчину, мы застали без сознания, на полу под лестницей. Кто знает, как долго он там пролежал? Я ежилась от мысли, что с ним стало бы, если бы не наш приезд. Никогда еще я не чувствовала себя такой нужной.

А теперь нас ждало посещение семьи Харт. Шарлотта рассказала мне о них по пути.

– Отец Айви и Мэри Эллы, Харви, погиб в результате несчастного случая на ферме, когда они еще были маленькими детьми. Вайолет, их мать, теперь пациентка больницы Дикс, – говорила она, медленно ведя машину. – У нее шизофрения, обострившаяся после гибели мужа. С тех пор за девочками смотрит бабка, но она сама маргиналка.

Я попыталась представить, смогу ли когда-нибудь с такой же легкостью пользоваться этим жаргоном.

– Мэри Эллу выгнали из школы, когда она забеременела в четырнадцать лет, – продолжила Шарлотта. – Забеременела – все, образованию конец.

– Это в четырнадцать-то лет?

– В пятнадцать, когда родила.

– Кто отец ребенка? – спросила я.

Шарлотта замялась.

– Сомневаюсь, что он известен самой Мэри Элле. У меня есть подозрения, не более того. Сама Мэри Элла настоящая блондинка, а у малыша очень темные и очень курчавые волосики. Хотя кожа светлая, не придерешься.

– О!.. – только и вымолвила я, не зная, как это понимать.

– Не отражайте этого в ваших записях, – предупредила она. – Этой девушке совершенно ни к чему, чтобы ее заподозрили в шашнях с цветным. Будьте уверены, любители суда Линча быстро разобрались бы, кто это был. Или просто угадали бы, а это еще хуже. Я не сказала о своих подозрениях даже евгенической комиссии.

– Евгеническая комиссия? Разве и это к ней относится? Ее тоже стерилизуют?

– Уже. Она слабоумная. Ее IQ – всего семьдесят. Но она про стерилизацию ничего не знает. Мы с ее бабкой договорились, что лучше сказать ей, что это было удаление аппендикса.

Я широко разинула рот. Шарлотта серьезно на меня взглянула.

– Иногда приходится придумывать творческие способы помощи, Джейн, – проговорила она.

– Но это так… бесчестно, – прошептала я.

– На самом деле это сама доброта. Скоро вы сами поймете. Это соответствует ее пониманию, а рожать снова для нее совершенно исключено. Она не поддается контролю. Я беспокоюсь, не пойдет ли и Айви по ее стопам. Мэри Элла очень хорошенькая, Айви попроще и покрупнее. Без лишнего веса, но не такая гибкая, как сестра.

Я сразу прониклась к Айви сочувствием. Я знала, что значит быть «проще» сестры.

– Айви еще учится в школе, – продолжила Шарлотта, – и моя цель – теперь это ваша цель – довести ее до выпуска. Главное – не позволить, чтобы она тоже родила, потому что это положило бы конец ее образованию.

– Айви тоже… слабоумная? – спросила я. Я редко употребляла это слово.

– У нее IQ порядка восьмидесяти, – ответила Шарлотта. – Тоже низкий, но это еще не слабоумие. Жаль, иначе было бы проще замолвить за нее словечко перед евгенической комиссией.

– Вы намерены и ее стерилизовать? – спросила я.

Шарлотта утвердительно кивнула.

– У нее слабая форма эпилепсии, хотя в последние годы, кажется, обходилось без припадков. Но низкий IQ вместе с эпилепсией и с отклонениями в поведении – уже тяжелая артиллерия. Я еще не подавала заявку. Этим займетесь уже вы. Всегда задавайте себе вопрос, будет ли у ребенка шанс выжить в своем доме, в своей семье. Если этот шанс полностью отсутствует, то есть выход – евгеническая комиссия.

– Вы меня научите? Я о составлении заявки. – Я уже задумывалась, не придется ли и мне врать очередной девушке про аппендицит. Лишь бы эта беда меня миновала!

– Конечно. Только не надо слишком увлекаться евгеникой!

– В каком смысле?

– Некоторые социальные работники – есть такой и у нас в офисе – находят основания для стерилизации всего своего контингента. – Она усмехнулась. – Ну да, это преувеличение, но небольшое. Иногда евгеника превращается в навязчивую идею. Вы всегда должны спрашивать себя, действуете ли вы в интересах вашего подопечного.

Я кивала, гадая, кто из социальных работников нашего офиса «увлекается евгеникой». Я грешила на Гейл, ужасную брюзгу. Фред вряд ли работал с многочисленным контингентом, а у неизменно веселой Полы навязчивых идей быть попросту не могло.

Объехав табачное поле, мы миновали дом Джорданов и покатили по проселку между полем и лесом. Шарлотта свернула в лес, на посыпанную песком дорожку, и вскоре остановилась. Никакого жилища поблизости не было. Оглянувшись, я увидела только деревья, а за ними табачную плантацию. Отсюда даже дом Гардинеров нельзя было разглядеть.

– Почему мы остановились? – спросила я Шарлотту, приготовившую портфель и сумочку.

– Они живут здесь неподалеку, – объяснила она. – Дальше дороги нет. – Она посмотрела на мои ноги. Я была обута в черные туфли-лодочки. Она указала на свои, тоже черные, но далеко не изящные. – Придется вам обуваться иначе. Как вы себя поведете, если вляпаетесь в коровью лепешку?

– Коровья лепешка?

– Ну, это…

– Я знаю, что это. Просто не предполагала, что есть такая опасность, – ответила я со смехом.

– В этой работе не помешает немного авантюризма.

– Уже вижу!

Я схватила свой собственный портфель – легонький, всего с одним блокнотом внутри, и вылезла следом за ней из машины. Мы достали из багажника два мешка с одеждой, отобранной с утра в благотворительном центре при церкви. Наш путь лежал через лес, где деревья, переплетенные вьющимися растениями, стояли так часто, что солнечный свет почти не проникал сквозь густые кроны. Одна я сюда точно не сунулась бы. Потом мы вышли на луг, где паслись две коровы.

– Смотрите под ноги, – предостерегла меня Шарлотта.