Дикий берег - Татьяна Ефремова Страница 18

Утро погодой не порадовало. Скорее, наоборот, добавило унылости в и без того безнадежную ситуацию.

Денис открыл дверь и застыл на пороге с выражением крайнего отчаяния на лице. Снаружи моросил дождь. Не лил, не стучал по крыше тяжелыми каплями, не отскакивал брызгами от листьев – именно моросил, висел в воздухе неподвижным мокрым маревом. То ли дождь, то ли туман. Лес вокруг будто выцвел, потерял все краски. Все было серым, влажным, тоскливым. Приглядевшись, Денис заметил на ближайшей березе несколько желтых листьев. Да, август – это уже не лето.

Иван сидел на чурбаке под самой стеной домика, курил, глядя вдаль. Денис подтащил еще один чурбак, молча сел рядом.

– Доброе утро! – сказал Иван, не поворачивая головы.

– Доброе. Как нога?

Иван приподнял штанину и показал ногу. Выглядела она гораздо лучше, чем вчера. Краснота спала, пузыри тоже в основном подсохли, осталось только несколько самых крупных.

– Идти не сможешь? – спросил Денис, лишь бы что-то спросить. И так было ясно, что никуда аспирант не идет, а значит, предстоит вторая серия споров и криков.

Тот пожал плечами неопределенно и промолчал. Вообще был Иван сегодня непривычно молчаливым, будто утомился от неизбежного общения.

Денис встал и пошел к реке, выбирая, где трава пониже. Не хотелось мочить ноги до колен с утра пораньше. Потом вспомнил, что сегодня предстоит вести неподготовленную группу по слабознакомому маршруту. По сравнению с этим мокрые ноги казались совсем уж незначительной ерундой. Он плюнул и пошел напролом, не разбирая дороги.

Иван смотрел ему вслед тусклым остановившимся взглядом. Задранную штанину он забыл опустить и теперь чувствовал обожженной кожей эту колючую морось, висевшую в воздухе почти неподвижно. Нога мерзла, стоило все же прикрыть ее, но было лень. И вообще все было лень: двигаться, думать, чувствовать. Он поймал себя на мысли, что больше всего сейчас хотел бы остаться вот так сидеть, подпирая стену спиной. Постепенно слиться с этой стеной, впитаться в нее, как вода, прорасти мхом в самую глубину неошкуренных бревен. И там остаться навсегда. И ни о чем больше не думать, не пытаться судорожно найти решение проблемы, которая случилась совсем не по его вине. Хуже нет занятия, чем разгребать чужие косяки. И нельзя плюнуть и забыть, потому что его это касается напрямую. Потому что от решения его зависит в первую очередь его судьба, а потом уже удобство и благополучие тех, кто заварил всю эту кашу. И главное сейчас для него – не ошибиться ни в одном шаге. Делать то, что нужно, а не то, что хочется. Вернее, не хочется. Совсем не хочется ему сейчас ничего делать. Но сидеть вот так, смотреть на дождь и понимать, что медленно и неумолимо катишься в пропасть, из которой выбраться невозможно, это гораздо хуже. Опаснее. А значит, надо заставить себя стряхнуть это липкое оцепенение и делать что-то, шевелиться, не стоять столбом, дожидаясь, пока кто-то все решит за тебя и про тебя.

Он опустил штанину, встал на обе ноги, похлопал себя с силой по щекам, возвращая к действительности, и пошел, прихрамывая, следом за инструктором к реке. Свое решение он уже принял.

* * *

Через час все пили чай с остатками галет и паштетов. Получилось по небольшому бутерброду каждому. Кусали понемногу, подолгу задерживая во рту малюсенькие кусочки, запивая каждый невероятным количеством чая. Пытались обмануть бунтующие желудки. Друг на друга старались не смотреть. И без того надоели друг другу до смерти за время вынужденной своей изоляции от внешнего мира. Не терпелось пойти уже поскорее. В тайгу, в горы, на перевал – куда угодно, лишь бы менялась картинка перед глазами. Чтобы не рожи товарищей по несчастью видеть перед собой, а что-то новое, отвлеченное и безликое.

Немногочисленные рюкзаки были собраны. Нашлось их всего четыре штуки: у Дениса и Артема нормальные туристические (небольшие, правда, литров по пятьдесят, но все же лучше, чем ничего) и по маленькому «прогулочному» у студентов и у Вадима Сергеевича. В маленькие рюкзачки разложили поровну оставшиеся продукты. Денис честно поделил на две кучки пакеты с гречкой и макаронами, бульонные кубики, «бич-пакеты». Потом подумал и отложил «Суп куриный с вермишелью» к себе в рюкзак. Туда же, решившись, отправил банку фасоли. Пусть лучше так, все же больше вероятность, что еда не пропадет вся разом. Хоть и разложил он все по правилам – в разные рюкзаки, а только надежды на «гавриков» нет уже никакой. С них станется и оба продуктовых рюкзака потерять разом. Пусть хоть что-то будет в запасе. Хотя одиннадцать человек банка фасоли все равно от голодной смерти не спасет. Как ни крутись, продуктов мало. «Ничего, не помрут, – подумал Денис с бессильной злобой. – Похудеют немножко, им полезно будет». Затолкал банку поглубже, на самое дно, где лежала небольшая бухта капроновой веревки-десятки. Метров десять или двенадцать, он не помнил точно, но таскал ее с собой постоянно. Иногда веревка пригождалась, если нужно было страховать особо неуклюжих туристов на подъеме.

Топор – по совместительству орудие убийства – сунул тоже в свой рюкзак, обмотав той же мешковиной, в которой он хранился в избушке. Обвел взглядом стены и нары. На вбитых в бревна гвоздях висели две видавшие виды куртки, оставленные кем-то из постоянных посетителей. Одна была мужской, темно-синей, размера не меньше шестидесятого. Вторая – не то женская, не то подростковая – коричневая, изрядно полинявшая, с порванным по шву рукавом, густо уляпанная впереди чем-то, по виду жирным. Одежка, конечно, выглядела не особо презентабельно, но все-таки от холода защитить могла. Или хоть в качестве подстилки сгодится, когда придется на земле ночевать.