Карлики смерти - Джонатан Коу Страница 18

– Вы друг Честера? – спросила она.

– Верно. А вы его знаете?

– Я его узнаю́. Он сюда все время ходит. Иногда бывает в странном обществе. Всякие подозрительные типы.

– Честер – наш директор.

– О, так вы тоже музыкант?

– Да, я вообще-то пианист. – Большим пальцем я ткнул в сторону остальных. – Мы этим для смеху занимаемся.

– Что-то не особо они смеются, – сказала она, поглядев на них.

– Ну, у нас сейчас некоторый кризис. Понимаете, застой, такое вот.

– Жалость какая.

Я пожал плечами:

– Кое-какая смена личного состава – и справимся. Нам нужны новый гитарист и новый барабанщик. – Она передала мне пиво. – И еще, может, новый певец.

– Угу. – После чего она добавила, как бы между прочим: – Я немного пою.

– Правда?

– Ну, раньше пела. И до сих пор время от времени.

– А что именно?

– Всякое.

– Ясно. – Я понаблюдал за ней, все более завороженно, пока она отсчитывала мне сдачу. – Как вас зовут?

– Карла. Карла через К ^[34].

– А я Уильям.

– Будем знакомы, Уильям. – Она сунула мелочь мне в руку.

– А сейчас с кем-нибудь поете? С группой или как-то?

– Не, ничего такого.

Я попробовал вообразить, как она поет. Может, у нее голос хрипловатый, отдает дымными кафе и печальными, чувственными балладами тридцатых-сороковых. А может – яркий и ясный, как ручеек в Шотландии, и она поет скорее народные песни, крепкие мелодии ее родины.

– А вы откуда? – спросил я.

– С Малла, – ответила она. – Первоначально. Но мы переехали на континент, когда я была еще маленькой. На острове я уже много лет не была.

Я вдохнул поглубже и сказал:

– Слушайте – может, нам как-нибудь вместе собраться и песенок попробовать? – Слова эти звучали пошловато, не успел я договорить. – Я б вам подыграл.

– По-моему, вашим друзьям уже неймется, – сказала Карла.

Я проследил за ее взглядом: все они пялились на нас. Хэрри показал мне глазами: «Иди сюда». Я подошел, а Карла принялась обслуживать другого клиента.

Честер сказал:

– Ты бы не мог уделить нам немножко своего времени или ты слишком занят прибалтыванием женщин?

– Я просто брал себе выпить.

– Нам нужно серьезно поговорить, – сказал Мартин. В тот день он был в пабе единственным в галстуке.

– О чем?

– О группе.

– Похоже, все пришли к единому мнению, – сказал Хэрри, – что мы начали как-то пробуксовывать.

Все это сидение за столом и обсуждение чего-то настолько тривиального вдруг показалось смешным до нелепости. У одной стены стояло фортепиано, и меня охватило необоримое желание подойти и что-нибудь на нем сыграть, лишь бы подальше от них всех. Но я остался сидеть.

– Честер тут говорил, – продолжал Хэрри, – что нам нужно сделать две вещи. Первое – вырваться на винил. Нам нужно заинтересовать записывающую компанию, поэтому крайне важно, чтобы во вторник мы записали хорошую демку.

– Отлично, – сказал я, зевнув. Я думал о том, как славно будет аккомпанировать Карле, поющей «Мой забавный Валентин»: пусть она ведет мелодию, а я стану заполнять ее богатыми гармониями, постоянно удивляя ее неожиданными сменами и вариациями, и ей будет приятно.

– Второе, – сказал Хэрри. – Нам нужно улучшить живое исполнение. Публика в последний раз была так агрессивна, потому что у нас нет авторитета. Мы ими не завладели.

– Да ладно, – сказал я. – В последний раз беда была в том, что мы играли толпе психопатов и убийц с дрелями ^[35]. Гитлеру тоже было бы непросто подавить такую компанию авторитетом.

– Хэрри просто пытается сказать, – сказал Честер, – что нужно серьезнее подумать о том, как вы себя ставите.

Повисла пауза.

– И что же именно это означает? – спросил я.

– Мы тут с Хэрри подумали, – сказал Мартин, – и считаем, что тебе нужно на сцене стоять.

– Что?

– Табуретка, на которой ты сидишь, когда играешь на клавишных, – сказал Хэрри. – Ее быть не должно.

– Ушам своим не верю, – сказал я. – Наша публика состоит из лондонского отделения клуба поклонников Майры Хиндли ^[36], и вы считаете, что они обалдеют и перестанут бузить, если я встану со стульчика?

– Мы не только про последний раз говорим. Это вопрос всей… концепции группы.

– Дело в отношении, – сказал Мартин, – и динамике.

– Ну, простите мне мою наивность, – сказал я, – но я всегда считал, что дело в музыке.

– С музыкой все прекрасно, – сказал Мартин. – Все на месте у нас с музыкой. Мы тут говорим об уровнях глаз.

– Если встану, я на педали жать не смогу.

– А мы оба стоим, – сказал Хэрри, – и нам как-то удается жать на педали.

– Простите, но для меня все это как-то слишком уж невероятно. В смысле, дальше что – вы меня попросите клавишные на шее носить, словно я мороженым торгую?

– Мы просто хотим, чтобы ты встал, вот и все.

– Считаете, Владимиру Ашкенази ^[37] нужно вставать, когда он играет «Лунную сонату»? Чтобы заявить о своем авторитете?

– Тут другое, – сказал Джейк. – Классический пианист себя предъявляет набором вполне отчетливых сигналов: например, костюмом, который носит, как он ходит по сцене и садится. Тут весь вопрос в семиотике.

– Ты на чьей стороне? – спросил я.

– Вообще-то на твоей.

Остальные удивленно воззрились на него.

– Я считаю, что Биллу и дальше надо сидеть.

Иначе это нарушит баланс. В данный момент у нас двое стоят, а двое сидят. Это сообщает устойчивость и равновесие.