Рай на земле - Яна Темиз Страница 18

Вера уже почти жалела, что начала эту исповедь. Она никому не рассказывала этой истории: таким неприглядным казалось ей собственное поведение. Конечно, они потом, скорее всего, не увидятся – всем известный эффект случайного попутчика, что ж поделаешь?

– Ох, Верочка, у всех свои скелеты в шкафу, правильно? Вот я вам тоже расскажу, чтоб вы отвлеклись. Моя история попроще, мы ведь в наше время еще больше боялись. Какие иностранцы, господь с вами! Мы к ним и подходить-то лишний раз не смели! А уж если сам подошел – все, конец, пиши объяснительную, да быстро, пока кто-нибудь из доброжелателей не опередил, да все от слова до слова перескажи… а главное, ведь и сами верили, что они все как один шпионы и диверсанты! Сейчас выговаривать и то смешно. Правильно вы говорите: жизнь испорчена, а ради чего? У меня-то никаких иностранцев – всего-навсего роман с женатым мужчиной. Правда, за границей, где все на виду, как вы понимаете. Но мы так… так увлеклись оба, про все забыли. Он старше был, на пятнадцать лет, это тоже почему-то всех возмущало. Несколько месяцев, пока нам удавалось все как-то скрывать, мы были так счастливы! А потом начался кошмар. В те времена – это же бог знает когда было! – с этим строго было. Кто-то его жене доложил, а он в торгпредстве солидный пост занимал, на него желающих много, и пошли… как сейчас сказали бы, разборки. Партком, местком, товарищеский суд – можете себе представить, что это такое? Замечательное изобретение, что-то вроде инквизиции средневековой. Тебя бросают в воду с камнем на шее, выплывешь – сожгут как ведьму, утонешь – значит, не ведьма, но тебе уже все равно. Нам казалось, мы выплыли: он собирался развестись, так всем об этом и заявил, меня, правда, при первой возможности, но довольно мягко отправили домой. Он должен был доработать год по контракту и приехать ко мне.

– И что же? – Вера действительно увлеклась чужой историей. Может быть, потому, что она была похожа на ее собственную.

– И ничего. Ничего, понимаете? Мы договорились переписываться. Я написала, наверное, сотню писем – он не ответил ни на одно. Звонить было некуда: как вы это себе представляете – позвонить из дома в Китай?! Да что я – из дома! У нас тогда и телефона-то не было! Значит, из телефонной будки за две копейки? Я, конечно, ждала, но… так никогда его больше и не видела. У него был мой адрес, я надеялась, что он через год найдет меня и все объяснит. Ровно через год позвонила ему по московскому телефону – из той самой будки, но никто не подходил. Я так звонила каждый день, когда шла на работу, специально выходила на десять минут пораньше. И однажды мне ответила его жена. Я так удивилась, что не смогла промолчать, и что-то сказала. Она сразу все поняла и… такого мне наговорила, такого! Я же совсем молоденькая была, беззащитная, помню, так плакала от обиды! Потом думала, думала, страдала и додумалась до того, что больше звонить туда не стану, потому что должна же быть гордость, потому что если бы он хотел, он бы сам ко мне приехал, и даже если бы все у нас было кончено, он должен был со мной откровенно объясниться, – словом, всякое такое. На самом деле, я просто боялась его жены, всегда боялась. Она, в отличие от меня, не размазня какая-нибудь, важная такая дама была, грубоватая даже. Так все и кончилось.

– А кольцо?

– Вот только кольцо и осталось. Картина еще. Она меня, между прочим, воровкой называла из-за этого кольца. Оно, я вам говорила, еще его бабке принадлежало, у них в роду его дарили любимым женщинам… он мне и подарил! Я-то, глупенькая, думала, оно у него было где-то припрятано и меня дожидалось, а он, оказывается, просто забрал его у жены! Мне сейчас кажется, она измену бы простила, но кольца этого простить не могла. А еще, – Елена Георгиевна рассказывала охотно, явно не в первый раз, не путаясь в словах, как Вера, – мы там на базаре купили прелестные картины. В Китае же дивная шелкография! Это были две парные картины, диптих – девушка и юноша… впрочем, их надо видеть, так не расскажешь. Мы решили, что когда-нибудь повесим их рядом, а пока пусть у меня будет девушка, а у него молодой человек. Так она и осталась в одиночестве, моя японка…

– Почему японка? Картины же из Китая?

– Потому что она японка. Как вам объяснить… вам, наверно, кажется, что японцы и китайцы все на одно лицо? Но это не так. В Китае вполне могла продаваться картина с японкой, почему бы нет?

– Конечно, – согласилась Вера. – Так вы больше с ним не встречались?

– Нет. Правда, у истории оказалось продолжение. Совершенно неожиданное и уже никому не нужное продолжение. Я живу за городом, на даче… Верочка, я вам еще не надоела?

– Что вы, Елена Георгиевна! – вот и у этой женщины как у меня: или воспоминание самая сильная способность души нашей? А может, и правда, самая сильная?

Сейчас, выговорившись и почти успокоившись, она уже не прочь была бы остаться наедине с собой, все окончательно обдумать и решить, как себя вести, но нельзя же было выставить собеседницу за дверь, едва в ней отпала необходимость! Надо ее дослушать и пойти… ну, например, на пляж. В конце концов, она приехала отдыхать и еще не была у моря.

Но узнать историю Елены Георгиевны до конца ей не удалось.

Потому что ее собственная история не желала заканчиваться и постучала в дверь.

– Открыть? Это, наверное, горничная, – Елена Георгиевна поднялась быстрее еще не пришедшей в себя Веры. – Хотя они обычно…

Это была не горничная.

– Ах, Вера, не повторяйте чужих ошибок! – быстрым шепотом сказала Елена Георгиевна и вышла так поспешно, что она даже не успела что-то ответить.

– Вера, – неуверенно произнес Энвер, закрыв за ней дверь.

Почему героини романов всегда находят какие-то удачные слова в любых ситуациях?

Находят слова… просто слова.

Но никаких слов снова не было.

10

Когда Энвер увидел перед собой розовую стену, он даже не сумел удивиться.

Просто подумал: розовая стена. В следующее мгновение он вспомнил, что эта стена вроде была молочно-белой, как и у них в номере. Значит, скоро вечер.

Закат. И стена порозовела от солнца.

Вечер?! Господи боже мой! Энвер вскочил, уже прекрасно понимая, что ничего не поправить. Никакие силы не остановят солнце. Останавливаться надо было ему самому.

Но разве он мог?!

Эта женщина… эта женщина, сейчас лежащая на накрахмаленной и мятой гостиничной простыне, – чем она так действовала на него? Он совсем не видел, какая она, так ли она красива на самом деле, изменилась ли она с тех пор. Он помнил ее лицо и тело до мельчайших деталей и в то же время не смог бы описать ее.

Какая она? Почему она так действует на него?

Энвер любил ясность во всем, но понять все, что связано с Верой, было выше его сил. Так было и тогда, много лет назад, и вот опять…

Тогда он был свободен, и довольно быстро обрел желанную ясность. Все было просто: он влюбился. Влюбился в замужнюю женщину, в иностранку, что, конечно же, было сложно и казалось проблемой почти неразрешимой.